Мужчина запер дверь и, поставив свечу на деревянный, грубо сколоченный стол, полез в шкаф.
- Электричество отключили, - ворчал он, открывая дверцу и снимая с полки крупу и банку тушенки, - но ничего, сейчас на печке кашу сварим и поужинаем.
Хозяин дома открыл тушенку, и кот с собакой громко сглотнули слюну. Аромат мяса лез в уши, пощипывал язык, просачивался в каждую пору, и кот, забыв про вежливость, требовательно и громко произнес: «Мау». Собака терпеливо стояла рядом, глядя влюбленными, слезящимися глазами, лишь едва заметно покачивался кончик ее хвоста, да дыхание стало громче и отчетливей.
- Проголодались? - старик засмеялся, потом закашлялся, - потерпите, недолго осталось.
Он подбросил поленьев в печку, и когда вода в маленькой кастрюльке пошла пузырями, бросил туда крупу, покрутил ложкой, размешивая, затем до дна выскреб из консервной банки тушеное мясо, подождал, глядя задумчиво на аппетитное варево, и снял с огня.
- Остынет и дам, сам с утра не ел ничего.
Старик сел на скрипнувший под ним стул, кастрюлю поставил на подоконник. И все трое замерли. Запах стоял умопомрачительный, в животах завывало, но никто не трогался с места. Казалось, все трое задремали. Стало очень тихо. Только потрескивал огонек свечи, и крохотное пламя танцевало от объятий легкого сквозняка. Троица медитировала, словно видя божественный свет и подходя к нему все ближе и ближе.
Кот первым стряхнул оцепенение и, подойдя к старику, требовательно, но вежливо тронул его лапой.
Старик очнулся, достал тарелки, ложку для себя и, поделив кашу на троих, тяжело опустился на стул и стал не торопясь жевать.
- Всю хорошую посуду перевезли в новую квартиру, - извиняясь, объяснил он, - остались только щербатые тарелки. Ну, ничего, скоро из новых поедим, правда, девочка? - он потрепал Марту за ухом, та вильнула утвердительно хвостом и продолжила есть.
Кот ел жадно, урча от удовольствия, собака - размеренно, успевая взглянуть заинтересованно на кота и влюбленно на хозяина. Старик посмеивался и подмигивал жующей звериной братии. Ужин закончился, свеча почти догорела, из приоткрытой печной дверцы стекал отблеск огня, ложась на деревянный пол красным закатным отсветом.
Марта лизнула Васькин нос своим широким алым языком, кот сморщился и недовольно отвернулся. Старик засмеялся:
- Ну, ну, пусть женщина за тобой поухаживает.
Он легко подхватил собаку на руки и опустил на худые колени. Марта лизнула и его в губы, сыто зевнула и благодарно прижалась к груди, почти к самому сердцу.
Старик достал из кармана табак, скрутил папиросу, прикурил от свечки и с удовольствием затянулся. Марта сунула нос старику подмышку и замерла. Кот чихнул, когда тяжелый дым заполз ему в ноздри, и отошел подальше.
В кухне стало совсем темно, только ритмично, словно маяк, вспыхивал огонек папиросы, да яркие звезды, заглядывая в окно, освещали это убогое жилище.
Дед закашлялся:
- Завтра приедет дочь, заберет меня отсюда в новый дом. На третьем этаже моя квартира, - он разговаривал с животными, словно с товарищами, и те, казалось, понимали каждое слово.
Старик замолчал, кот, сыто щурясь на огонь, размышлял о своей дальнейшей судьбе, собака поскуливала во сне. Старик положил морщинистую ладонь ей на голову и продолжил вполголоса, часто замолкая и затягиваясь папиросой.
- Этот дом мой отец рубил. Здесь я родился и брат мой старший, что давно умер. А я живу. Живу и вижу, как дом, впитавший в свои деревянные стены и мою жизнь, и жизнь моих родителей, их смех и слезы, рушится, и завтра, послезавтра, его уже не будет. Словно и не было никогда ни моей семьи, ни того времени, в которое мы жили. И деда твоего не было, - он поглядел на Ваську, - и любви той не было, что скрепляла дом и живущих в нем крепче цемента. Неправильно это. И страшно. Как я буду жить без этих кривых окон, где каждый вечер вспыхивают новые звезды? Без этой маленькой печки, что грела лучше всяких жен? Без дороги, заросшей крапивой и бурьяном, по которой я каждый день возвращался домой с работы? Как я буду жить без этой дороги домой? - старик глухо закашлял и потушил папиросу.