Самое странное — рядом с нахальным насмешником Шмелевым, который младше ее на страшно-сколько-подумать лет и с которым у них априори ничего не может быть.
Несовместимость зашкаливает.
— Что-то засиделись мы, поздно уже, а у вас выезд завтра, — Вика мажет взглядом по циферблату наручных часов; поднимается и тут же, ойкнув, непроизвольно хватается за плечо Шмелева. — Черт, мозоли натерла...
Гольфстрим в груди накрывает цунами.
Шмелеву больше всего сейчас хочется придержать ее за талию, прижать к себе крепко-крепко и больше не отпускать.
Что за наваждение, твою мать?
Виктория Михайловна тем временем переворачивает вверх дном содержимое крохотной сумочки, раздосадованно и как-то беспомощно чертыхается:
— И пластыря, как назло, нет...
— Я сейчас, — мигом подрывается Кузьма, лихорадочно вспоминая, где тут ближайшая аптека. Вика успевает только растерянно моргнуть: Шмелев, перемахнув через бордюр, скрывается в надвигающейся ночи.
— Спасибо, вы меня просто спасли.
Виктория Михайловна с неизменной тщательностью заклеивает пластырем закровившие ранки, а Шмелев успевает одновременно подумать о двух вещах: о том, что у нее охренительно красивые ноги, и о том, что понятия не имеет, как она сможет добраться домой. Нашаривает в кармане смартфон.
— Я вызову вам такси.
Виктория Михайловна благодарно кивает — в дождливо-зеленых горячими волнами плещет растерянность.
Со следующим матчем Шмелев пролетает как фанера над Парижем — также стремительно и без шансов. Травма, полученная в прошлый раз, дает о себе знать: ВасГен, качая головой, чиркает на листочке какие-то указания и до игры не допускает.
— Извини, астронавт, на этот раз придется побыть зрителем.
Побыть зрителем ему приходится вместе с Каштановой: уже по традиции устраиваются у фонтана; на экране Шмелевского смартфона — самый разгар игры "Медведей" и "Викинга". Кузьма, только чтобы удобнее было держать телефон, устраивает вторую руку возле тонких плеч — Каштанова, сосредоточенно глядя в экран и кусая губы, кажется, ничего не замечает.
— О господи, неужели, — выдыхает только, едва звучит финальный сигнал. Напряженная битва завершается с почти невероятным исходом — 3:4 в пользу "Медведей"; трибуны гудят.
А значит, случилось почти что невозможное: команда все-таки выходит в плей-офф.
Несколько секунд недоверчиво-радостно смотрят друг на друга; поднимаются синхронно. И только почти коснувшись точеных плеч, обтянутых тонкой шелковой блузкой, Шмелев приходит в себя.
— Простите, я... Просто... даже как-то не верится...
— Ничего, бывает, — невозмутимо-ровно роняет Каштанова.
И в самом деле, совсем ничего.
Кирпичные многоэтажки тают в чернильном полумраке; пахнет пыльным асфальтом, бензиновым смогом и ночными цветами. Шмелев, стоя у подъезда Виктории Михайловны, в очередной раз ощущает себя каким-то школьником — с этими прогулками по вечерним аллеям, посиделками у фонтана, провожаниями и подчеркнутым мыничеготакого.
Снова чувствует себя идиотом.
— Так вот на кого ты меня променяла. Что, Викуля, на молодняк потянуло? Или это уже от отчаяния?
У стоящего перед ними мужика — дорогущий костюм, брутально-киношная небритость и противная до ломоты у скул ухмылка.
Вика замирает, будто резко споткнувшись.
— Вы извиниться не хотите, нет? — в присущей ему манере встревает Шмелев, замечая, как каменеет лицо Каштановой.
— Отвали, щенок, не видишь, взрослые разговаривают, — цедит презрительно мужик, даже не повернувшись.
— Что ты здесь делаешь? — отмирает наконец Вика, до боли выпрямляя спину.
— Встречный вопрос можно? Что это на тебя нашло, дорогая? Что, материнский инстинкт взыграл?
С лица Виктории Михайловны разом сходят все краски; в глазах — леденеющая яростно боль.
Шмелев, может быть, простил бы этому нагло ухмыляющемуся типу "щенка", откровенное пренебрежение и грязные намеки; но эту боль, стынущую сейчас в дождливо-зеленых — ни за что.
Хруст под его сжатыми в кулак пальцами — совершенно недвусмысленный; ответный выпад проходит лишь по касательной.
Гольфстрим в груди смерзается яростью.
— Еще раз подойдешь — оставшиеся зубы выбью, — чеканит холодно-зло; молча тянет неподвижно замершую Каштанову в гулкую тишину подъезда.
Что-то неуловимо меняется.
Квартира у Виктории Михайловны неожиданно уютная — без холодных хромированных поверхностей, дурацких барных стульев и кислотных цветов — бежевые стены, удобные мягкие кресла и полупрозрачные шторы на окнах, из акцентов — яркие подушки и милые мелочи вроде статуэток на полках и фотографий на стенах. А еще много книг — экономика, менеджмент и прочая байда, выдающая искреннюю заинтересованность и любовь к своему делу.
— У вас кровь, — наконец разрывает тишину Вика; Шмелев, потрогав ноющую скулу, только отмахивается пренебрежительно:
— Фигня, до свадьбы заживет.
Каштанова только качает головой укоризненно; принимается рыться в аптечке.
Кузьма наугад прикладывает к царапине полученную ватку с перекисью, промахивается.
— Дайте сюда, — выдыхает Вика; склоняется к его лицу.
Накрывает январем, теплым дыханием и кипящим Гольфстримом.
— Пойду сделаю кофе, — выбивает за секунду до неизбежного. Виктория Михайловна скрывается на кухне, а Шмелев в ритм судорожным ударам сердца успевает подумать, что готов получать по роже каждый день — только бы слышать на своем лице это теплое дыхание и ощущать прохладные пальцы на коже.
Рыцарство так и прет, да?
От Гольфстрима в груди становится трудно дышать.
Кухонные посиделки с чашкой кофе как-то незаметно сменяются терпким малиновым вином в гостиной и внезапными откровениями.
— ... А когда я вернулась, он собирал вещи. Рубашки, пиджаки, какие-то мелочи... Перевернул ящики в поисках каких-то документов, а лежащий перед глазами фотоальбом просто швырнул на стол. Вот тогда я поняла, что все кончено. Он не хотел помнить, вот в чем все дело...
Они сидят на светлом ковре, прислонившись спинами к дивану и соприкасаясь плечами; загорающийся рассвет заливает прозрачным золотом квадраты пола и Викино лицо, а Шмелев впервые в жизни думает с неожиданной сладко-тянущей болью под ребрами, что...
Хочет сделать эту женщину самой счастливой.
Опустевшая бутылка вина стучит об пол сбитой кеглей, а пальцы у Шмелева чуть заметно дрожат, когда протягивает руку и бережно отводит от лица спутавшиеся пряди.
У Вики мягкие шелковистые волосы, усталая горечь в дождливо-зеленых, а губы пахнут малиной, горячим летом и вином. Хмельным, нетерпеливым и судорожным почти-счастьем. Почти — потому что в самые губы лихорадочным выдохом:
— Шмелев, вам лучше уйти.
Промерзший Гольфстрим накрывает болью.
========== Вкус Победы ==========
Первый же матч плей-офф "Медведям" выпадает не с кем-нибудь, а с "Барсами" — лидерами турнирной таблицы, крепкой командой, раскатавшей в предыдущих играх всех соперников и горящей прорваться в КХЛ. Команда предсказуемо падает духом, тренеры гоняют игроков в хвост и в гриву, хлесткими и жесткими словами пытаются вывести из спячки — перспектива после стольких усилий вылететь из плей-офф после первой же игры вовсе не вдохновляет.