В такую, далеко не совершенную авиацию, и был в 1922 году направлен служить Яков Владимирович Смушкевич…
— Значит, послушался Басю? В летчики записался, — Герман прервал рассказ деда.
— Нет. Девушка здесь ни при чем. Партия решила тогда послать в авиацию коммунистов. Узнал об этом Яков Владимирович, пришел в партийную организацию полка и попросил: «Пошлите меня в авиацию».
Просьбу Смушкевича удовлетворили, но на прощание сказали: «Сам напросился. Теперь держись. Не посрами имени коммуниста». Назначили его ответственным организатором партийной работы четвертой отдельной истребительной авиационной эскадрильи. Официально их называли Оторгами, а неофициально, по привычке, комиссарами.
Ну, а теперь давай немножко пофантазируем. Летчики во всей армии выделялись — так сказать, небесные создания. У них были кожаные куртки, шлемы. На ногах они носили не сапоги, как кавалеристы, а ботинки и краги. В общем, отличались от других. Этакие армейские аристократы. И вот появляется среди них пехотинец. Гимнастерка застиранная, вылинявшая. На ногах тяжелые ботинки, а брюки снизу прихвачены обмотками.
Летчики, штурманы, даже мотористы восприняли назначение к ним в эскадрилью комиссаром коммуниста из пехоты как личное оскорбление. К тому же, они узнали, что у комиссара и образования нет. В общем приняли они Якова Владимировича недружелюбно. Если в полку он был любимцем солдат, то здесь каждый, кому не лень, считал нужным по его адресу всякие шуточки отпускать. Начнет комиссар политическую беседу проводить, а слушатели ему всякие каверзные вопросы задают, чтобы проявилось его невежество.
Один спросит:
— Как относится к большевикам Виктор Гюго?
Другой, давясь от смеха, интересуется:
— Кто автор «Евгения Онегина»?
Третьего занимает вопрос, в какой части света расположен город Уругвай.
Выйдет на аэродром — тут уж совсем нет покоя от доморощенных остряков:
— Комиссар, давай крутни лонжерон…
— Эй, пехота, покажи, где у аэроплана стабилизатор?..
А то подойдет летчик и начнет всерьез жаловаться:
— Товарищ комиссар, примите меры, аэродром содержат в неисправности. Сегодня, когда садился, меридиан под колеса аэроплана попал…
— Отбивался от докучливых шутников Яков Владимирович как мог, но не обижался. Знал, плохо, когда комиссар не смыслит в деле, которым живут подчиненные ему люди… Рассказ продолжим после обеда. А сейчас пошли в столовую. И условие — все съесть: суп, котлеты, пюре… Мороженое можешь и не есть.
— Иш, какой хитрый.
— Комиссар, готовьтесь в полет! — сказал командир эскадрильи Смушкевичу.
Якову Владимировичу стало страшно. Страх, конечно, он известен каждому человеку. Каждый человек может бояться чего-то, опасаться за свою жизнь, за судьбу близких людей, за успех дела. И Смушкевичу было страшно отправляться в первый в жизни полет. Он знал, что летчики называют свои несовершенные машины «гробами», что многие, отправившиеся на них в полет, обратно не возвращаются. Но комиссар научился подавлять страх, не показывать на людях свои чувства. Поэтому и ответил он командиру эскадрильи, бывшему офицеру царской армии, совершенно спокойно:
— Есть готовиться в полет!
— Листовки вам придется бросать из аэроплана, справитесь?
Ответил так, как говорили его сверстники в Рокишкисе:
— А почему бы и нет?
Ответ рассмешил командира эскадрильи. Сквозь смех предупредил:
— Если вывалитесь из кабины, то хватайтесь за облака. Впрочем, листовки — это по политической линии, ваша забота. Полетим в Пуховичи. Там сегодня собирается митинг, посвященный Добролету.
Комиссар обрадовался. В Пуховичах он встретит знакомую девушку. Вот Бася удивится, когда увидит его в кабине аэроплана. Он напомнит девушке, что обещала встретить его с цветами.
Пока готовили машину к полету, Яков Владимирович достал из пачки листовку, прочитал:
«Товарищи! Вступайте в Общество друзей Воздушного флота. Советский народ, строй Воздушный флот!»
Летчик решил прокатить комиссара «с ветерком, по полной программе». То он резко бросает машину вверх, то крутит «мертвую петлю», то еще черт знает что выделывает. Под ложечкой начинает подсасывать, рот полон слюны. Еще в самом деле оскандалишься.