— Как доехали?
— Не дорога, а слезы. Поезд еле-еле ползет…
— Я рассчитывал, что жена этим же эшелоном приедет, но увы…
— Теперь поезда часто будут ходить…
Поговорили о положении на фронтах, московских новостях, делах принеманских… Неожиданно Разин пригласил меня к себе сыграть партию в преферанс.
— Рада душа в рай, — развел я руками, — но… надо идти в типографию.
— Что ж, такая ваша работа, — согласился Разин, — никогда своим временем не располагаете. Не состоится партия в преферанс — пойду в кино. Как думаешь, Оленька, достанем билеты?
— Наверное.
— Прояви журналистскую смекалку, организуй билетики.
— Попробую.
Как только Ольга вышла, Разин обнял меня за плечи, доверительно сказал:
— Дорогой Павел Петрович, как же вы могли так опрометчиво поступить?
Я почувствовал, как мурашки у меня пробежали по спине.
— Что вы имеете в виду? — я подумал, что Разин каким-то особым чутьем догадался, что мне нравится его жена. В конце-концов нравится — это еще ничего не значит. Я не давал никаких поводов… Но гость неожиданно стал расспрашивать об ошибке, которая чуть не попала в газету. Он продолжал выдерживать дружелюбный тон, но не трудно было догадаться, что именно этот разговор и служил целью прихода Разина. Не случайно он спровадил Ольгу за билетами в кино. Чем дальше, тем все больше вопросы Разина стали походить на вопросы следователя. Я в конце концов не выдержал и спросил:
— Это что, допрос? Но ведь вы не в прокуратуре теперь работаете.
— Жаль. Вы меня неправильно поняли. Я считал своим долгом вас предостеречь. Кстати, как фамилия этого печатника?
— Не знаю.
— Вот видите, даже фамилии не знаете, а вольно или невольно взяли его под свое крылышко…
Не знаю, сколько бы времени продолжался этот поучительный разговор, если бы не вернулась Ольга:
— Пойдем смотреть «В шесть часов вечера после войны»…
— «После войны» — так после войны, — сказал Разин. — А мы здесь с твоим шефом мило провели время, по душам поговорили, — он многозначительно подмигнул, — жалею, что не удалось вас затащить к себе на преферанс, но в другой раз не выкрутитесь… Рад, от души рад был познакомиться.
«К вам приехала жена»
— Прошу прощения, к вам жена приехала, — извозчик похлопал кнутом по голенищам порыжевших сапог.
Я вскочил с постели, торопливо стал наматывать портянки.
Томка восседала на узлах, чемоданах, домашнем, скарбе, которым была загружена пролетка. Ни дать ни взять — персонаж из «Сорочинской ярмарки».
— Томочка, ты?
— Как видишь. Не ждал?
Этот саркастический тон плюс холодный взгляд мне хорошо известны. Обиделась. Но по какому поводу?
— Почему не прислала телеграмму? Я бы встретил.
— Другие своих жен встречали…
— Но позволь…
— Разгружай вещи, мне надоело сидеть на этом барахле.
Я назвал извозчику адрес жилого дома обкома партии, в котором ночевал первую ночь. Более двух недель у меня в кармане лежал ордер на квартиру в этом доме. Я уже успел ее меблировать. Из недавно ликвидированного военного госпиталя привез железную койку. По наряду горсовета выписал из ломбарда (там собирали бесхозное имущество из квартир людей, бежавших с немцами) шкаф, буфет, этажерку, кресло и два стула. Обеденный стол мне притащил из сарая дворник Казимир. Это стоило литр водки.
Вещи разгружены. Тамара ходит из комнаты в комнату, восторгается: «смотри, какая плита», «А это что? Душ? Первый раз такой вижу», «О, и балкон! А ты о нем ничего не писал», «А это что, газовая плита? Неужели здесь есть газовая плита? А я взяла примус».
— Молодец, примус пригодится.
Я целую курносый нос Тамары. Все-таки я чертовски по ней соскучился. Я люблю Томку и за то, что она не умеет долго сердиться. Так не первый раз — надует губы, не подступись, а приласкал — и отошла: снова улыбается. Мне хочется узнать, почему она не прислала телеграмму, но задавать вопрос не решаюсь, чтобы снова не набежала туча.
В дверь грохнули кулаком. Вот черт — уже и гости. Пришли Урюпин и Соколов. Викентий на правах старого знакомого обнял Тамару: «Ах, ох, как рад встрече». Тамара, очевидно, старается вспомнить, где и когда с ним встречалась. Скорей всего, в Иркутске они не были даже знакомы. Тамара работала в молодежной газете, а Викентий в «Восточносибирской правде». Редакции помещались на разных этажах. Натиск Соколова Тамара выдерживает стойко.
Я подмигнул жене — пора приступить к обязанностям хозяйки.
— Я сейчас, — заспешила Тамара. — Только я не вошла в курс дела. Павочка, накрывай стол.
Урюпин деловито осведомился, кто дежурит по номеру. Мне хотелось эту ночь побыть дома, предложил, чтобы номер подписал Платов — все-таки он заведует основным отделом.
Из кухни вкусно запахло жареной на постном масле картошкой. Викентий потирает ладони:
— Это уже настоящая жизнь. Первая редакционная семья в сборе. Скоро и к другим жены приедут.
Виктор, не ожидая других, налил в рюмку коньяк и залпом выпил:
— Уютные гнездышки вьют пташки божьи. Ну, вейте, вейте! А я пойду дежурить.
— Что с тобой, Виктор? Не заболел ли?
— Все в ажуре. Я пошел. Кстати, — Урюпин засунул руки в карман широченного клеша, достал кошелек, — вот талоны на водку. Вручаю тебе на хранение. От греха подальше. На коленях просить стану — не давай.
Я пожал плечами. Из кухни пришла Тамара, начала упрашивать Виктора остаться. Тот отрицательно покачал головой — не могу, дела.
— А у меня к вам тоже дело. — Тамара вынула из сумочки бумагу, — вот направление из ЦК ВКП(б) к вам в редакцию. Речь шла об отделе писем.
— Ты была у Беркутова? — спросил я.
— Была, а что! — вызовом ответила Тамара.
— А то, что мы тебя не возьмем на работу. Не станем в редакции разводить семейственность. И в отделе писем у нас уже есть человек.
— Маркевич — литсотрудник отдела писем, — уточнил Соколов.
— Я с этим направлением пойду в обком партии. Вы что-нибудь слышали, товарищ редактор, о демократическом централизме?
— Растем и крепнем, — буркнул Урюпин. — Вопрос можно считать решенным. Приказ о назначении Тамары Васильевны Ткаченко заведующей отделом сегодня же будет подписан мной лично. Как редактор считает, может ли его заместитель подписать приказ?
— Если он имеет право подписывать газету, которую читают десятки тысяч человек, то бумажку, которую прочтет двадцать человек, — тем более.
Едва за Виктором Антоновичем закрылась дверь, Соколов спросил:
— Не знаешь, какая его муха укусила?
— Сам удивляюсь.
— Странный он какой-то, — поддержала разговор Тамара, — наверное, неприятности.
— Кстати, почему он развелся? — спросил я.
Соколов пожал плечами. О семье Урюпин никогда ни с кем не говорил.
— Эх вы, друзья-приятели, — напустилась на нас Тамара, — рядом работаете, а ничего о человеке не знаете.
В эту ночь я не думал ни о «третьей фазе», ни о газете, ни о типографии. Я просто радовался приезду любимого человека. Временами мы, перестав шептаться, прислушивались к неспокойной тишине ночного города. Казалось, где-то далеко ухают орудия, пыхтят паровозы, ревут моторы бомбардировщиков, идущих или возвращающихся с задания. Совсем близко, в развалинах, по ту сторону улицы, в тишине раздались один за другим три выстрела.
Тамара вздрогнула, плотнее прижалась ко мне:
— Часто так стреляют?
— Бывает.
Утром нас разбудил стук в парадную дверь. Принесли телеграмму, посланную Тамарой из Москвы четыря дня назад.
— Вот мое алиби, — торжественно заявил я.
— Может, сходим на базар? Ты меня проводишь? Завтракать будем дома.
— Нет, пойдем в «Розу». Я угощаю.
Столовая была почти пуста. В дальнем углу за столиком сидел Владас Рудис. Я предупредил Тамару, что это и есть тот самый секретарь обкома, к которому она хотела идти жаловаться на меня. Он интересный и смелый человек. Недавно его наградили орденом Ленина за организацию партизанской борьбы в тылу врага.