— Как ее к земле пригнуло.
— Хлебнет горя без матери.
— За материнской спиной, как за каменной горой.
Раздражала и улица, которая несла беззаботный людской поток, как будто ничего в мире не произошло. Женя ловила себя на том, что с неприязнью смотрит на некоторых женщин — они оставались жить, а ее мужественная, добрая мать лежит в могиле. Вот ковыляет старушка, — неряшливо одетая, непричесанная, на поводке ведет такого же обветшалого пса. Ее-то никакой рак не возьмет!
— Злая, злая, противная, — укоряла себя Женя, — никто не виноват в смерти мамы. Но разве мало было вокруг других — более старых, ничтожных, пустых людей.
Как мало судьба отмерила матери счастливых дней. Годы молодости омрачил муж-самодур, потом война, затем смерть любимого человека. Не много ли для одной-единственной жизни?
Женя распахивает окно. По комнате разливается пряный аромат весны. Свежая зелень каштанов и лип подсвечена багряными огнями праздничной иллюминации. На углу улицы громкоговоритель извергает марши. Завтра праздник.
Вспомнился далекий Первомай. На ней — еще маленькой девочке — голубая шерстяная кофточка, синяя плиссированная юбочка, а в волосах огромный бант. Припекает жаркое солнце, как будто наступило лето. Гремят оркестры. Отец поднял Женю на плечи, рядом стоит и чему-то звонко смеется мать. Они на трибуне среди бывших партизан и фронтовиков. А ребята-школьники, проходя мимо, машут пионерскими галстуками. И Жене кажется, что площадь кружится в удивительном красно-зеленом танце…
Пронзительно звонит телефон. Женя нехотя снимает трубку:
— Слушаю.
В трубке голос Анатолия, нарочито бодрый, нарочито беззаботный:
— Женюрка, я кончил «гореть на работе». Давай устроим смотр праздничному Принеманску. Выходи на орбиту.
— Стыковка не состоится. Мне и дома неплохо.
— Человеку нельзя одному, Женя.
— Можно! — и повесила трубку.
Павел Петрович вернулся домой огорченным. Праздничный вечер, который с таким старанием готовили инициаторы «Клуба друзей рабочих подростков» блистательно провалился. А ведь, кажется, было предусмотрено все. В каждом цехе висело объявление о времени и цели вечера, проводилась индивидуальная работа в цехах, комсорги щедро выдавали подросткам аванс — много поучительного узнаете, встреча предстоит с интересными людьми, они сумеют ответить на все ваши вопросы. Были плакаты, диаграммы, дружеские шаржи и злые карикатуры, нарисованные заводскими художниками. В назначенное время собрались члены клуба — генерал в отставке, на его парадном мундире сверкало множество орденов и медалей; с трудом переставляя ноги, тяжело опираясь на палку, прибыл старый коммунист, участвовавший в 1917 году в штурме Зимнего дворца; пришли известный в городе хирург, популярный в Принеманске актер, старая учительница, несколько ветеранов завода… В полупустом зале сидели комсомольские активисты — завсегдатаи клуба, несколько девчушек и парней, в основном те, что находятся на хорошем счету в цехах. А все те, с кем мечтал свести дружбу «Клуб друзей рабочих подростков», не пришли.
Вечер состоялся. Нельзя было срывать мероприятие. Выступали и генерал, и артист, и ветеран революции, и старые рабочие. В отчете все это будет выглядеть вполне прилично. Но разве ради отчета Ткаченко, как на службу, ходил последнюю неделю на завод.
На улице Павел Петрович встретил группу ребят, которых раньше видел в цехе. Спросил:
— Почему не пришли в клуб? Мы вас ждали…
— Мама не велела, папаша, — засмеялся один из парней. Второй добавил:
— Чего там интересного. Сами знаем, что Первое мая — международный праздник трудящихся, а Волга впадает в Каспийское море.
Неразумному сердцу и в полдень тьма. Неужели интереснее толкаться на улицах, чем посидеть в клубе, послушать, что скажут многое повидавшие в жизни люди? Павел Петрович вспомнил, как когда-то в юности огорчился, что не мог получить пригласительного билета в заводской клуб, где должен был выступать приехавший из Харькова поэт. И сразу же в сердцах обругал себя — затянул старую песню: «Вот в наше время…» А может быть, ребятам надоели «официальные мероприятия»? Стоит им вечерок скоротать дома у телевизора, и они увидят и известного генерала, и писателя, и актера… А во времена его молодости не то что телевизор, но и репродуктор в рабочем общежитии был редкостью. Нет, это, пожалуй, не объяснение провала вечера. Его надо искать в другом. А в чем?
Секретарь парткома машиностроительного завода, прощаясь, сказал:
— Друзья молодежи — друзьями, а спрашивать за работу с подростками будем с заводского комсомола.
Под силу ли нескольким почетным старикам, почти посторонним людям на заводе, сделать то, чего не сумели старшие товарищи рабочих подростков?
Открыв дверь квартиры, Павел Петрович сразу же увидел под вешалкой домашние тапочки сына: значит, его нет дома.
— Где Анатолий? — спросил он у жены.
— Не знаю, не сказал, — ответила Тамара Васильевна.
— Могла бы и спросить…
— Могла, — согласилась Тамара Васильевна. — Но он мог и не ответить, парень взрослый…
— Наверное, пошел к Жене, — стараясь преодолеть раздражение, высказал предположение Ткаченко.
— Вряд ли. Что-то у них неладно. У девочки горе, а они не вместе… Разве можно человеку в такой беде одному оставаться? А Женя одна. Звонила я ей, дома сидит, сказала, что Толик не приходил. К нам пригласила — отказалась, не хочет из дому никуда выходить. Вот я и думаю, не поссорились ли они, не обидел ли ее Толя?
— Все не слава богу!
— А ты что такой мрачный? — пригляделась к нему Тамара Васильевна. — Рассказывай, что произошло. Подвели друзей друзья?
Ткаченко вынужден был признаться, что из их затеи пока ничего не вышло. Почему? Ответить на этот вопрос он не может. Допустим, первый блин комом… А как второй жарить?
— И второй, и третий будут комом, — убежденно заявила Тамара Васильевна. — Дитя ваше мертворожденное. Разве без вас мало проводят всяких совещаний и вечеров? Поговорить у нас любят. Вот нас теперь обязали на радио за день передавать заявки на ожидаемые события. Я, конечно, пошла в горком, райкомы, заглянула в планы. О чем там? Все о тех же собраниях, встречах, слетах… А вы решили углубить и без того могучий поток. Надо помогать комсомольской организации, а не подменять ее. Эффекта меньше, пользы больше.
— Складно у тебя получается: раз-два и все ясно. Но где же Анатолий?
Ткаченко вышел на балкон. Казалось, весь город прикрыт куполом оранжевого парашюта, а внизу ветер раскачивает вымпелы, гирлянды разноцветных лампочек. Павел Петрович нетерпеливо вглядывался в даль, туда, где на вершине холма в огнях сияла старая башня.
В последнее время Павел Петрович меньше беспокоился об Анатолии: парень повзрослел, преодолел неразумную мальчишескую горячность, наконец, увлекся работой. Но, пожалуй, главной причиной была Женя Печалова. Павел Петрович даже стал засыпать, не ожидая, пока вернется сын. К чему ждать, если знаешь, что Анатолий ушел к Жене? Как же у них теперь обстоят дела? Со свадьбой придется повременить. Девушка должна справиться со своим горем. Может быть, и вправду стоило ее пригласить к нам. Пусть отогреется в чужой семье…
— Ты чего стоишь, как на часах? — на балконе неожиданно появился Анатолий. — Не думаешь ли ты, что я вслед за Сергунькой махну в жаркие края? Я тут на крепком якоре.
— Уж больно ты весел, как я погляжу. А ну-ка дыхни.
— Дыхнуть? Завтра праздник, в редакции вечеринку устроили. Так что если и хватил малость, то на законном основании.
— Женя была с тобой?
Анатолий вспылил:
— Чего вы мне покоя не даете: и ты и мама. Женя, Женя… В конце концов это сугубо наше дело. Хотим — встречаемся, не хотим — не встречаемся. Неужели ты думаешь, что у нее настроение, подходящее для вечеринки?
— Если у нее горе, то тебе следует быть не на вечеринке, а вместе с ней.
— И опять повторяю: не твое дело…
Отстранив сына, Павел Петрович прошел в спальню. Жена спала, зажав в руке газету с недочитанной статьей. «Не мое дело… Не мое дело! А какое, собственно говоря, у меня есть дело? Какие могут быть дела у пенсионера!»