— Знаю, знаю. Зоя Космодемьянская стала героиней, когда ей было лет семнадцать. Ее, конечно, тоже можно было бы принять в партию. Но чем заслужил такую честь Яков?
— Он тогда был активным рабочим, вступил в красную гвардию, с винтовкой в руках охранял завоевания революции. Вскоре, когда семья Смушкевичей вернулась в родной Рокишкис, Яков сумел доказать, что уроки, полученные у русских рабочих, им хорошо усвоены. Но здесь, пожалуй, самое время предоставить слово человеку, который в те годы лучше всех знал Якова — его матери. Звали ее Басева Бентиевна. Но прежде, чем ты услышишь ее рассказ, представь себе очень старенькую женщину.
— Старее бабушки Тамары? — поинтересовался Герман.
— Значительно. Твоя бабушка родилась в том году, когда Смушкевичи уже вернулись из Вологды в Рокишкис.
— Фю-ю-ю, — присвистнул мальчик. — Так это же давным-давно было. А ты что, знал мать Смушкевича?
— Встретился я с ней вскоре после Великой Отечественной войны. Ей было уже, наверное, лет семьдесят пять — восемьдесят. Она была вся седая, на лице — глубокие морщины. Годы согнули плечи… А глаза? Удивительно, но глаза не выцвели, время их пощадило. Остались молодыми, черными. Наверное, сын от матери унаследовал глаза. И еще надо сказать, что память у Басевы Бентиевны хорошо сохранилась. Правда, говорила она медленно, словно подбирала слова, но помнила многое. И, конечно, запомнила все, что предшествовало расставанию на долгие годы со старшим сыном. Вот, примерно, то, что мне пришлось услышать от Басевы Бентиевны…
— Вернулись мы в Рокишкис, сели в насиженное гнездо, а радости, я вам скажу, никакой. Какая может быть радость, когда в городе хозяйничают германцы и местные буржуйчики? В Вологде мы уже успели узнать, что такое революция. А тут хуже прежнего зверствуют богатеи, боятся, чтобы с их властью не покончили, как это сделали в России. Только и слышишь — того убили, этого в тюрьму посадили. А Яшенька никогда дома не сидит. Вечно где-то бегает. Уйдет он из дому, а сердце материнское болит. Не стряслось бы чего с сыном. Не дай бог, попадет под шальную пулю. Я-то знала Яшеньку. Ни перед кем голову не склонит, никому обиды не простит. Долго ли с таким характером до беды.
Я ему иной раз выговаривать стану, учу, что в такое время, когда жизнь людская ни гроша не стоит, надо держать себя тише воды, ниже травы. А он тряхнет черными кудрями, посмотрит на меня строго:
— Если всех и всего бояться, то и на свете незачем жить. Толк какой. Мы же люди, а не зайцы. Мы за свою жизнь воевать должны, а не прятаться по кустам. Человек все умеет. Он все создал — города и пароходы. Он сильнее всех. Только надо быть человеком. Ничего не бояться. Всегда поступать, как подобает человеку.
Вы можете не поверить. Скажете — мальчишка, откуда он таких слов набрался. Я и сама удивлялась. Но чувствовала, поумнел мой парень после того, как в Вологде побывал.
— Теперь я знаю, где моя дорога проходит. На нее мне и выходить надо, — убежденно заявлял сын.
— Объясни, какая же это твоя дорога такая особенная? — спросил отец.
— Чего тут объяснять, — отвечает, — дорога известная. Ленин ее указал всем, кто к счастью стремится, всем, кто сам работает, а не на других ездит.
Отец даже осерчал:
— Смотрите, какой у меня умный сын. Ему, видите ли, сам Ленин сказал, какая дорога к счастью ведет. А не сказал он тебе, какая дорога в тюрьму ведет прямехонько, без пересадки? Хорошо в тюрьму, а то, может, и на виселицу. Поумнее тебя люди искали дорогу к счастью, только ничего хорошего из этого у них не вышло. Какое же теперь можно найти счастье? Война, кругом война. Все разорено.
А вскоре произошло такое, что и сейчас мне вспоминать страшно. Было это зимой. В Рокишкис съехались крестьяне из окрестных сел на рождественский базар. Хотя в городе и оккупанты, а базар есть базар — шум, гам, веселье. Яков утром вышел из дому, сказал, посмотрю, что народ покупает и продает. Только я думаю, что его не базар интересовал, а хотел встретиться с кем-то из нужных ему людей. В свои тайны он нас с отцом не посвящал. Обедать Яшенька не пришел. Сердце у меня замирало от предчувствия беды. И беда-таки произошла.
Вечером прибежала к нам незнакомая девушка и спрашивает, нет ли дома Яши?
— Нет, — отвечаю, — не приходил.
— Вы не знаете, что с ним произошло?
— Интересно, откуда я могу знать. Ведь я только мать.
— Моя подружка Марите шла с базара домой, — рассказывает девушка, — а ей навстречу два пьяных немецких солдата. Стали нахальничать, приставать. Один схватил ее за косу, а другой ударил по лицу, увидел это Яша и, недолго думая, огрел немца камнем по голове. Тот свалился на мостовую. Второй хоть и пьяный был, но сразу протрезвел и бросился наутек…
— Ой, горе мне, — закричала я, — что же с моим мальчиком, где он?
— Не знаю. Пришла к вам, подружка просила узнать. Поблагодарить его хотела.
— Нужна нам ее благодарность. Ведь этого немцы так не оставят. Они же его в тюрьму засадят.
Вскоре пришли полицаи, все в доме перерыли. Допытывались, где прячется Яшенька. На сердце немного полегчало. Значит, не схватили его, сумел убежать. В Рокишкисе он найдет у кого спрятаться. Много у него товарищей и верных друзей.
Долго мы никаких вестей не имели от сына. Потом пришел знакомый извозчик, сказал, что Яша у него скрывается, забрал его вещи. В ту ночь мы наскоро попрощались с сыном, и он отправился в долгий путь. На прощание сказал:
— Обо мне не горюйте. Я со своей дороги не сверну. Если и погибну, то в бою за народное счастье.
Много, очень много прошло лет, прежде чем мы снова нашего Яшеньку увидели.
В пороховом дыму
Погода, как часто случается летом в Паланге, испортилась. Вчера еще небо было голубым и очень высоким, ярко светило солнце. Сегодня с утра не прекращается мелкий, назойливый, неприятный дождь. Даже завтракать и обедать в столовую не пошли. Павел Петрович, взяв у соседей зонтик, отправился в магазин, принес колбасы, свежую булку, сметаны, молока. Пока дед ходил в магазин, Герман сидел на подоконнике и смотрел на опустевшую улицу, черные облака, капли дождя, сползавшие по стеклам.
Дед принес книжку о подвигах литовских партизан. Полистав книгу, рассмотрев картинки, внук попросил:
— Потом почитаем. А сейчас продолжим, дедка, рассказ про Смушкевича.
— Время действия — гражданская война. Место действия — Белоруссия и Литва. Грохочут орудия, трещат пулеметы, свистят пули, сверкают на солнце клинки.
Летом тысяча девятьсот двадцатого года конармейцы Гая вступили в бой с белополяками, захватившими Вильнюс. Лихо дрались тогда наши конники. Об их удали, храбрости народ слагал песни. Ты слышал что-нибудь о конном корпусе, которым командовал Гай?
Герман отрицательно замотал головой.
— О нем я тебе как-нибудь расскажу другим разом. Сын армянского народа Гай Дмитриевич Гай, настоящая его фамилия была Бежишкянц, командовал легендарной Железной дивизией, которая освобождала родину Ленина — город Симбирск. Он же командовал и конным корпусом, который изгнал из Вильнюса и других литовских городов белополяков.
На землях Белоруссии и Литвы героически сражались за Советскую власть и другие, теперь уже легендарные полководцы Красной Армии. Одной из бригад командовал Ян Фабрициус, а во главе Реввоенсовета Минского укрепленного района стоял Иероним Уборевич.
— Знаю его, знаю, — обрадовался Герман. — Об Уборевиче мы в школе говорили. Он сам из Литвы. К нам на пионерский сбор приходил старый генерал, который служил вместе с Уборевичем. Знаешь, кем был потом Уборевич?
— Командующим Белорусским военным округом, — теперь уже пришла очередь отвечать Павлу Петровичу.
— Одним из руководителей всей Красной Армии — так говорил нам генерал. Уборевич учил в академик наших командиров. Он написал книгу, которую и сейчас должны изучать все солдаты и офицеры…