— А у меня — помыться и лечь спать, — Ана вздохнула, — сбоку все еще побаливает.
Кеннет, нежно положив руки на талию, наклонился, чтобы осмотреть рану, и еще раз провел по ней потоком Света.
— А так?
— Не знаю, кажется, стало лучше? Я пойду… мне надо Яну письмо написать.
— О чем?
— Про аукцион. Он знает, что должен будет появиться ближе к его завершению, но я хочу еще раз убедиться, что он не передумал. Уже завтра…
Кеннет проводил Ану до ее дверей. Они шли молча, думая каждый о своем. Она — о том, что скоро снова окажется в аду, но в этот раз или отплатит за раны, или излечит их. И, может, тогда грудная клетка перестанет сдавливать сердце, когда перед сном она будет вспоминать ужасы зала, свисты и крики. Исчезнут терзающие мысли о том, что можно было поступить иначе, утихнет горе того дня, что превратил ее в убийцу, и она перестанет сожалеть, что не увидела своими глазами их смерти.
Корявая, будто процарапанная дрожью, записка легла в конверт. Ана почти вписала строку: «Я сегодня думала, что умру», почти спросила: «Как у тебя дела?», почти добавила: «Я сейчас думаю о нашем доме».
Позади в кресле неопрятным комком валялось платье, которое Ана больше никогда не наденет. Она не дала служанкам его забрать. Хотелось еще раз увидеть новый шрам, пусть и оставшийся только на корсете. Большой, рваный, с обгоревшими краями. Свет Николь всегда стремился стать огнем.
Ана подумала о других шрамах: недавно нашла новый, не больше кончика мизинца, на внутренней стороне бедра. Она даже не помнила откуда он, но ощущала странную благодарность: тело хранило пережитые испытания и принесенные жертвы.
Боль не исчезает с памятью. Она живет в капризах настроения, в мимолетных вспышках отвращения к привычным вещам, в книге в руке, где на каждой странице отчаяние, в неожиданных слезах, льющихся без видимой причины.
Разум может забыть, тело — нет.
Глава 87. Лань
Лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь тюль, ласково освещали кресло-качалку, где, укутанная в плед и согнутая над работой, сидела Хельга. Переступив порог комнаты, Ана, к своему изумлению, увидела в ее руках не очередную салфетку, а знакомое платье из темно-зеленого атласа. Точную копию того, которое ей так и не удалось надеть.
Его изящные линии, юбки, словно волны ушедшего моря, безмолвствовали о несбывшемся. На корсете мерцала вышитая серебром луна, искусно переплетенная с полевыми цветами. Платье, которое должно было стать символом освобождения, теперь готово украсить хозяйку на аукционе. Круг замыкался. В тот раз Ана была бессильна, беззащитна… обнажена, а в этот — в броне, обманчиво прекрасной. Она завершит цикл, начатый не ею.
В воздухе витал еле уловимый аромат старинного дерева, лаванды и давно остывшего печенья. Ана с нежностью смотрела на Хельгу, излучающую тепло и заботу.
— Птенчик мой! — воскликнула она, оторвавшись от вышивки.
Ана заглянула ей через плечо. Золотыми нитями в небе проступало солнце. Она улыбнулась. Солнце совсем ей не подходило.
— Почему? — спросила она, указывая на узор.
— Чтобы луне было не так одиноко.
Хельга улыбалась, а ее пальцы порхали над полотном. Ана, очарованная, присела рядом. Она изменилась со дня, когда в тишине своей кельи примеряла это платье. Не будет ли правильным преобразить его вместе с ней?
Ана не стала солнцем, но нашла его рядом.
— Бабусь, нет ли свежих сплетен из города? — спросила Ана вкрадчиво, желая узнать только одно: что люди говорят о первосвященнике.
— Урожай груш жуки поели, и цены взлетели! Жиляна, купца дочь, за дворянина замуж собралась. — Хельга лукаво покосилась на Ану. — Неужто не об этом спрашиваешь?
— Как всегда проницательны, — рассмеялась Ана.
— А то! Глаза мои все видят: видимое и невидимое, явное и тайное. Ну, слушай: костерят твоего первосвященника на чем свет стоит. Еще поговаривают, что или помрет скоро, или уже помер. Но многим и жаль его. Знаешь же, как люди думают о Святых: непогрешимы они. Только им верить можно, только они зла не причинят.
— Почему жаль, когда такое открылось?
— Отрекся он от мирских утех, чтобы Богу служить, так может Бог и посчитал, что дети, да семья этому не помешают. А то, что дочь незаконная, так у него и выбора другого не было.
На мгновение тень скользнула по лицу Аны, но быстро растаяла. Что говорят не имело значения. Не сегодня, скоро он потеряет все. А потом… Ана сжала кулаки. Она придет за ним.
Она много думала об убийстве, о том, что оно значило для нее, о том, каково это — лишить жизни человека по своей воле, хладнокровно и обдуманно. И можно ли такого, как он, назвать человеком.