Окружение вспыхнуло яркими красками, каждая из которых отдавалась упоением, ликованием, эйфорией и даже… любовью. Ана с трудом сдерживалась, чтобы не поддаться и не начать улыбаться, как дурочка. Ее грудь распирало от наслаждения. Рьяный поток восторга виконта, его дерзких фантазий, гордости и довольства собой притягивал. О, как ему нравилось здесь находиться, какие надежды он питал, как он мечтал изменить мир, стоя плечом к плечу с графом Блэкфордом! Ана содрогнулась, подумав, что существует столь сильная и всепоглощающая радость, и ее кольнула зависть: ей тоже хотелось потеряться в счастье, но она была потеряна в совсем другом чувстве: темном, ядовитом, скручивающим внутренности в узел, пропитывающем каждую клетку ее тела…
Ана отпустила мысли Сесила, опасаясь, что отравит и его. Главное — она узнала, что молодой виконт определенно поддерживал все начинания Общества Светской Мысли, а на Кеннета смотрел, как на личного идола. Но она ушла не с пустыми руками — клочок хорошего настроения Сесила остался в ее груди и потеснил вездесущую тревогу, которая, как паразит, впилась в душу.
Мысли графа Эверфира оказались более конкретны. Ана была готова, что будет затянута в воронку эмоций, но этого не произошло. Эдмунд Эверфир был амбициозен и умен. За его расслабленной позой и холодным взглядом, смягчающимся каждый раз, когда он обращался к князю Колдстону и виконту Вилмонду, Ана почувствовала желание власти и знаний, как управлять Каритасом, а еще обиду: он поссорился с женой и был очень расстроен, что она не разговаривает с ним второй день. Ана не собиралась вторгаться в его личные переживания, но все равно облегченно вздохнула, не найдя ничего более мрачного и опасного. Мысли графа Эверфира оказались спокойнее, а чувства глуше, потому она, не задерживаясь, вернулась в реальность. Она не могла себе позволить детально изучать все, что творилось в сознаниях участников общества, поскольку Тьма быстро истощалась, сменяясь изнеможением.
Ана тряхнула головой, сбрасывая с себя осколки обиды графа Эверфира. Она радовалась результатам и надеялась, что так продолжится и дальше, хотя уже чувствовала покалывание в кончиках пальцев и легкую усталость, которая наполняла ее словно вата. Маркиз де Сильва все еще смотрел на нее, насмешливо и игриво. Щеки Аны невольно окрасились румянцем, на мгновение она испугалась, что маркиз мог что-то заподозрить, но потом решила, что она для него лишь развлечение на не слишком интересной встрече. Он сидел, облокотившись на стол одной рукой и другую вытянув в сторону Аны, пальцами постукивая по поверхности.
«Когда-нибудь мне все равно придется это сделать», — подумала Ана и с неприязнью запустила Тьму в его мысли. На нее сразу набросились хаотичные образы вызывающе одетых и неприлично привлекательных женщин и мужчин, музыки, танцев, болтовни. Оказалась, Фабиан де Сильва вообще не был сосредоточен на встрече, а витал в фантазиях. Она видела саму себя, искаженную, рассыпающуюся на части: глаза смотрели в никуда и улетали в никуда, губы, что становились больше и больше, пока она не разглядела выступившую в трещинке каплю крови, которая превратилась в каплю пота, скатывающуюся по виску, эхом вокруг нее послышался презрительный смех. Ана отвернулась — ей нужны были совсем другие мысли. Как ей захотелось вернуться в милое и счастливое сознание виконта Вилмонда! Поток мыслей маркиза был липкий и зудящий, наполненный темными желаниями, низменной страстью и бессмыслицей. Она чувствовала тяжесть красного пыльного бархата, окутывающего ее, обжигалась мельтешащими огнями, слепла от блеска металла. «Факир», театр маркиза, его дом — все слилось в одну огромную волну, безжалостно накрывающую Ану. Но все это было не тем, что она искала. Усилие, ногти впились в ладонь, привкус крови на языке, усилие…
Перед ней наконец возникли образы участников их тайного общества, окутанные, к удивлению Аны, не жаром и огнем, а теплом и доверием. Убежище, умиротворенность, безмятежность — они были его тихим местом. Ана выдохнула, расслабившись и собираясь покинуть сознание Фабиана де Сильвы.
И тут перед ней мелькнули белые стены, драпированные кроваво-красным и изумрудно-зеленым бархатом. В полумраке большого помещения она смущенно рассмотрела сцену. Почему она здесь? Сердце заколотилось как бешеное. Она поняла, что уже видела эту сцену, ее разум мог забыть, но тело — никогда. Удары, толчки, унижения, порезы, вырванные волосы, удары… Откуда в сознании Сильвы место, где пытали Ану? Шрамы на спине заныли. Она опять была на сцене, где за нее предлагали цену. Она закусила внутреннюю сторону щеки, лишь бы не выдать парализующий ужас, пробирающий ее изнутри. Она пришла к неутешительному осознанию, что если первосвященник выжил, то, быть может, по этой бренной земле все еще ходят и другие свидетели ее страданий.