Перед ужином она пошла прогуляться с Бендженом по богороще. Он пытался научить одну из охотничьих собак приносить ему вещи, что обычно состояло из бросания палки и нетерпеливого ожидания, что разыгравшийся щенок ее когда-нибудь наконец принесет. Вначале Рейла была удивлена, что он вообще испытывал охоту проводить время в ее обществе, но теперь она знала, что мальчику было четырнадцать лет, он никогда не знал матери, часто был одинок и очень скучал по сестре. Она присела на пень, а он же забрался на покрытый мхом валу, хлопая в ладоши и криком призывая собаку вернуться, но потом сдался и присел, скрестив ноги.
– Они никогда меня не слушают, – раздраженно сказал он. – Не знаю, почему. Они всегда с ума сходили, когда Лия приходила на псарню… – он замолчал в напряженном молчании.
– Я не стану сердиться, если ты захочешь о ней поговорить, – сказала Рейла, не глядя на него, прислушиваясь к отдаленному шуму, с которым собака пробивалась сквозь кустарник. – Она все еще твоя сестра, и я знаю, что ты очень любишь ее.
Бен некоторое время ничего не говорил, но потом…
– Лианна очень любила одну старую полуслепую собаку, которая больше не могла охотиться. Он ходил за ней повсюду, виляя хвостом, врезаясь в людей. Старший псарь хотел его убить, но она кричала, как сумасшедшая, если он близко подходил к бедняге. Она любила пса, мне кажется, потому что он был старым и страшным, и никто больше его не хотел видеть, и она чувствовала, что должна его любить. Но в конце концов он полностью ослеп и немного выжил из ума, и начал бросаться на людей. Однажды он ее укусил, и Брандону пришлось бросать камни, чтобы отогнать его. Но она все равно плакала, когда его добили.
Наконец щенок прибежал обратно… Без палки. Бенджен простонал, спрыгивая со своего сидения, чтобы отчитать собаку. Рейла продолжала сидеть, хотя воздух становился холоднее. Она думала, он пытался ей сказать, что его сестра не была плохим человеком, она просто любила, любила слепо, несмотря на риск, несмотря на то, что ее укусили уже не один раз. Лианна считала, что укус того стоит, вот что он пытался ей сказать. Но если бы они оставили того слепого, обезумевшего пса в живых, в итоге он разорвал бы на части маленького ребенка, и тогда она не плакала бы так горько, когда его убили.
Бен поднял щенка на руки, беря его подмышку и поворачиваясь к ней спиной. Они слышали отдаленный звук открывающихся ворот.
– Отец и Нед вернулись, – обрадовался Бен и быстро двинулся в том направлении. Рейла тоже встала, стряхивая мертвые листья и ветки со своих юбок, и последовала за ним, удерживаясь от желания оглянуться на деревья с багрово-красными листьями, шепчущихся за ее спиной. Она улыбнулась, увидев, что мальчик дожидается ее впереди, придерживая резную дубовую дверь своим худеньким телом, не обращая внимания на лай и писк возмущенного щенка.
========== Элия VII ==========
283 З.Э. – Королевская Гавань.
Элия и раньше пела «Гимн Матери», но было легко забыть, насколько длинной была молитва, когда ты закрыта в молчаливой грандиозности королевской септы. Когда она наконец поднялась вместе с Алис и Нимеллой, с ноющими и затекшими коленями, цветные тени от витражных окон на мраморном полу ушли уже далеко, вместе с солнцем в небесах, а свечи на алтаре Матери, зажженные ими, уже погасли.
Снаружи задувал холодный сквозняк, перекрывая знакомые запахи благовоний и свечного воска. Нимелла поежилась, пробормотав:
– Ну что это за весна? Каждую неделю новая буря, честное слово.
Элия рассеянно кивнула, все стараясь растереть колени, пока Алис спешно заново зажигала свечи, не желая, чтобы остатки пропадали. Ее повторяющаяся молитва была еле слышна:
– Матерь, Матерь всеблагая, помилуй наших сыновей.
«Матерь, женщин оборона, помилуй наших дочерей» - закончила про себя Элия, глядя, как снова разгораются свечи. «Утешь безумство супостата», вот уж точно. Она сама уже не знала, чье именно безумство она молила утешить. Роберта или Рейгара? Или собственное? Последние несколько месяцев она была злее, чем когда-либо за все двадцать шесть лет своей жизни. И хуже всего в ее гневе было то, что она даже не могла его излить, а вместо того иногда спускала его по капле там или здесь. Мира и облегчения это не приносило.
Эшфорд обернулся катастрофой. Не в начале, когда они праздновали победу Тарли: повстанцев отбросили, для Простора очистили путь вторжения, быстрая победа была практически гарантирована – но это была ошибка. Эшфорд не стал победой, потому что Баратеон и огромная часть его армии все еще были живы-здоровы, и в настоящий момент они гнали сторонников короля по трем направлениям. Им нельзя было позволять отойти. Тарли держал Эшфорд. Лучше бы он дал замку пасть, а вместо того окружил бы повстанцев полностью.
«Они бегут» - это не оказалось смертельным приговором для штормовых лордов. Насколько они знали, Баратеон поделил свою армию на три отряда. Один стоял у Черного Приюта, сдерживая людей, посланных ее братом, которых, вместе с армией Вилей, вел по Костяному Пути Люцифер Дейн, рыцарь Горного Приюта, надеясь застать Штормовые Земли врасплох тем, что не пошли через Принцев Перевал. По крайней мере, Принцев Перевал они бы уже прошли. Теперь же не было ясно, сумели ли они пробраться через Костяной Путь и вышли ли из Марок. Дорнийцы не единственные люди, привыкшие грабить в тех краях, и Дондаррионы били как молнии, которыми были украшены их гербы.
Вторая часть стояла к северо-востоку от Грандвью, где Тирелл и Редвин медленно, но верно оттесняли людей Грандисона к Штормовому Пределу. Они никак не могли предотвратить грядущую осаду, но они определенно отодвигали ее наступление, пытаясь выиграть Штормовому Пределу время собрать людей и припасы для обороны. А третья часть блуждала где-то на южных границах Королевского лета, возможно, найдя укрытие у Фелвудов, а может быть в Бронзовых Вратах. Ричард Лонмаут уже несколько раз с большим воодушевлением предлагал сжечь Фелвуд дотла, или начать казнить всех жителей по одному, пока они не выдадут, где располагается Баратеон, а Графтон предложил прочесать Бронзовые Врата в его поисках и удвоить награду за головы штормовиков.
Вполне вероятно, Малый совет решит прибегнуть и к тому, и к другому, хотя имел место великий страх – если они потеряют Лонмаута и Графтона, то лишатся еще двух умелых военачальников. Может быть числом они все еще превосходили повстанцев, Элия вспомнила старую поговорку своей матери (правильной она была или нет): «Тысячи мышей рванут прочь, поджав хвосты, стоит появиться единственной кошке». Она все больше боялась, что Роберт Баратеон и был той самой кошкой. Восстание, которое должно было быть подавлено много месяцев назад быстро становилось легендарным среди простонародья. Можно было подумать, что повстанцы швыряют деньги и целуют младенцев, пока едут мимо, и может быть, в какой-то мере так и было.
Часть ее испытывала облегчение, что Роберт, его люди и наемники еще не бились в ворота их города. Они были слишком немногочислены, разбросаны, вдали друг от друга, чтобы объединиться и напасть вместе. Здравый смысл и разум давали четко понять, что восстание обречено. Ей казалось, что до этого многие годы, но через несколько коротких лет оно вспомнится, как что-то быстротечное, едва заметное. Она должна была думать о будущем. О мирном будущем, где она все еще будет королевой, и у Вестероса все еще будет король Таргариен. Она должна была это помнить. Роберт должен понимать, что поражение будет единственным для него исходом. Он должен был это понимать.