Но в это время возможности избегать друг друга не было, и потому им приходилось разговаривать и спорить, и гулять с Ренли по крепостным стенам, и ужинать с Алис Коннингтон и ее детьми, и навещать пленников в подземельях, и желать друг другу спокойной ночи и доброго утра, а потом все начиналось снова. Не счастливо, конечно, но с течением времени – с каким-то ощущением удобства. Из всего можно было сделать рутину, думала Джейн, и если она не находится сама, можно самой ее придумать.
Она нашла рутину даже когда ее запястья были связаны за спиной, привязаны к гниющему деревянному столбу в бандитском лагере, когда ей приходилось есть с земли, как собаке, глядя, как Смеющийся Рыцарь до смерти забивал какого-то мальчика, который не посмеялся его шутке. Если в том она находила подобие порядка – окружённая ворами, убийцами и безумцами, глотая кровь из своего разбитого носа и каждую ночь пытаясь перерезать веревки украденным ей у кого-то кривым гвоздем – Джейн подумала, что может вынести все.
И могла вынести, пока не прилетел ворон от ее отца. У высокородных принято, чтобы сестры знали своих братьев не так хорошо, как им хотелось бы: мальчиков отправляли на воспитание иногда лет в семь. Многие годы в Каменном Шлеме были только они с Селией, на самом деле Деннис до сих пор считался воспитанником дома Говеров. Считался. Деннис, ее маленький брат, которого она любила, но никогда не знала, умер. Убит дорнийцами у Черного Приюта. Слишком юный. Четырнадцать лет – он был слишком юн. Может быть так было не для всех мальчиков, но малыш Деннис – он был слишком, слишком юн.
Она заставила Джулиана пообещать, что он присмотрит за ним. Он был всего лишь оруженосцем. Глупым и жадным до приключений. Безрассудным. Маленькие мальчики все безрассудны, пыталась она себя убедить. Это не должно было удивлять. Джулиан, каким бы дураком он не был, сделал все, что мог. Он не мог от всего спасти своего брата. Она не могла, не должна была его винить. Четырнадцать лет – это еще не взрослый возраст, но уже достаточно, чтобы выбирать самому. У мальчишек из простонародья не было роскоши в виде отцов, защищающих их от войн. Ее брат прожил счастливую, приятную жизнь. Его любили. Он погиб как воин.
Но все равно, ему было четырнадцать, и он был слишком юн. Может быть иные мальчики взрослеют в четырнадцать, ведут в битвы и захватывают королевства. Деннис не был одним из них. Он ребенок. Был ребенком. Она никогда не отчитает его больше за громкое чавканье или за поддразнивание Селии, за то, что опять забыл причесаться. Она не увидит, как он протопает в комнату, упадет в кресло и будет дуться. Не увидит, как он будет закатывать глаза на Джулиана и его блуд, как он въезжает в ворота, или играет с другими мальчишками в игры, которые, они настаивали, не были играми, а тренировками, они теперь взрослые, маленькие взрослые с ломающимися голосами, еще не налившимися силами плечами, которые махали друг на друга тупыми мечами, и смеялись, и падали, и поднимались снова.
Она подумала, что однажды у нее будет сын, которого назовут Стеффон, в честь деда, но если у нее когда-нибудь будет второй сын, она назовет его Деннис. От этого не будет так больно, потому что у него будут синие глаза и темные волосы, а не светлые и зеленые. И ее Деннис никогда не умрет от копья в горле, потому что он никогда не увидит войны, только тренировки и глупые игры. Но может быть у него будет такой же смех. Может быть он будет так же улыбаться, глазами, ртом, сморщенным носом. Больше всего она хотела увидеть его снова, но Деннис был в лигах от нее, а она была здесь.
Джейн показала письмо Станнису, и следующие два дня она ела только в своих комнатах. Она не ожидала потока сочувствий от своего мужа: он едва знал ее брата, и едва заметного проявления чувств всегда было достаточно для Станниса. Он оставил ее одну, и в какой-то миг на второй день она услышала, как он строго отчитывал Ренли за ее дверью, объясняя «ты не станешь беспокоить мою леди-жену, понимаешь?» резко перебивая жалобы мальчика. Наутро третьего дня она вымылась, оделась как полагается и испытала облегчение узнав, что у нее уже достаточно черных платьев – служанкам будет меньше работы на покраску.
Станниса она застала в конце коридора, где он задумчиво ходил туда-сюда, она видела, что он задумался по тому, как он вдруг быстро развернулся, и на его лице отразилось изумление. Станнису не хотелось, чтобы остальные знали, как он думает на ходу. Она сама до двенадцати лет кусала ногти, поэтому понимала, что это должно было казаться постыдной привычкой для человека, который должен был быть воплощением уверенности в себе. Она достаточно хорошо знала Станниса, чтобы понимать, что он и правда был уверен в себе, он мог быть полным горечи и даже зависти, но он не был не уверен в себе и нерешителен. Ее муж принимал решения и их держался, несмотря на последствия. Иногда это бывало достойно восхищения. Но часть ее испытывала облегчение, что она заставала его в минуты сомнения и тревоги.
– Ты…
– Я…
Они перебили друг друга и тут же замолчали. Станнис осторожно кивнул головой.
– Я… Я рад видеть, что ты достаточно пришла в себя, чтобы продолжить свои обязанности.
– Да, – сказала Джейн, скорее стене, чем ему. – Прошу прощения за отсутствие. Я не хотела взваливать на твои плечи такую ношу.
– Не надо, – сказал он, и в его голосе было что-то резкое, от чего она посмотрела на него, на самом деле посмотрела. Он не покраснел, и его глаза не были мокрыми, но она видела что-то в линии его рта и подбородка, что-то, от чего он казался не то, чтобы мягче, но… не таким жестким. – Тебе не нужно извиняться, – напряженно, но искренне, подумала Джейн, продолжил Станнис. – Я знаю… – он остановился на секунду. – Что такое потеря, особенно… неожиданная.
– Знаешь, – тихо сказала Джейн, и почти пошла было к нему, но вместо этого они стояли, некоторое время глядя друг на друга, и он отошел в сторону, чтобы не перекрывать ей дорогу, и они пошли дальше вместе. Их руки чуть коснулись, когда они спускались по лестнице, и впервые он не дернулся и не рванулся прочь, чтобы она не увидела, как ему неуютно. На этот раз он напрягся, но когда она взяла его за руку и держалась до самого конца лестницы, он не вел себя так, словно его обжигали горячей водой. Когда она отпустила его, его пальцы сжались, и она почти улыбнулась ему краешком рта.
Следующие три ночи они провели вместе, что для них было невероятным раньше, и когда она проснулась, обнаружив, что плакала под его рукой, когда она успокоилась, она заметила, что он не спал, и просто смотрел в темноту, вместо того, чтобы оттолкнуть ее или убрать руку. Селия нашла бы это смехотворным, но для Джейн это было лучше любой фальшивой похвалы или нежного взгляда. Ей нравилось смотреть, как он бреется у таза с водой по утрам, и нравилось смотреть, как он учит Ренли ездить верхом, каким бы раздражительным он при этом не был.
Из Бронзовых Врат прибыл ворон с известием, что Рейгар Таргариен вел армию из Королевской Гавани в Королевский Лес. Джейн не была уверена, сколько займет времени стольким людям прочесать Королевский Лес. Они не просто ехали сквозь него, они его обыскивали. Это могло занять недели. Но однажды они найдут кого-то для битвы, будь это селяне, разбойники или Роберт и его люди. Шесть дней спустя, еще одно письмо. Роберт встал лагерем у Путеводной, не собираясь больше ждать Рейгара. Джейн знала о своем девере достаточно, чтобы понять, что терпение никогда не было его сильной стороной. А потом новостей не было. Ни от самого Роберта, ни от их союзников, ни от врагов.