второй, Денисов, в том, что, находясь во время гражданской войны на начальствующих должностях в белых армиях и отрядах и будучи начальником штаба отдельной Семиреченской армии и карательных отрядов Анненкова, систематически…» — те же обвинения, те же статьи.
Заснеженная солончаковая степь стонала от движущейся конницы. На рысях шли полки, точнее, остатки полков. Из-под конских копыт в разные стороны летели комья мокрой хляби. Позади оставался черный след, который не могла скрыть зима. Он не зарастет травой и летом. Это был поистине черный след, замешанный на людской крови.
Впереди, в трех-четырех верстах шел казачий разъезд — авангард. Казаки то и дело привставали на стременах, оглядывали степь и, убедившись, что она безлюдна, красной засады не видать, двигались дальше. За авангардом шла охранная сотня командующего, а за ней полки с наспех набранными крестьянскими парнями, формирования басмачей, замыкал все это шествие самый надежный полк командующего — Оренбургский, состоявший из богатых казаков.
Кого только не было в этой разношерстной орде — казаки сибирские и семиреченские, казахи, дунгане, уйгуры, китайцы, нукеры из басмаческих банд. Среди этого сброда важно восседали на сытых конях муллы. Такое вавилонское столпотворение определенным образом способствовало укреплению положения атамана. Возникала нужда — китайцы расстреливали русских, дунгане — китайцев. Террор был опорой дисциплины и средством утверждения покорности.
Вся эта конная лавина катила волей командующего отдельной Семиреченской армией атамана Анненкова. Под ним ходко шел резвый, с тонкими ногами вороной жеребец. Чтобы поспеть за таким конем, казакам приходилось то и дело нахлестывать нагайками, плетьми, камчами своих уставших лошадей.
Конная ватага, уже не державшая твердый строй, оставлявшая за собой выжженные села, сотни и тысячи ограбленных, изнасилованных, убитых, спешила к Джунгарским Воротам, к тому заветному проходу шириной в десяток километров между Джунгарским Алатау и горной грядой Барлык, который открывал путь к спасению.
В пору бы подкрепиться чорбой или зеленым чаем. Да и кони устали. Они несли на себе не только всадников, но и притороченные к седлам тяжелые баулы, чувалы, просто тюки, набитые вовсе не излюбленным конским кормом — овсом, а туго скатанными коврами, кожами, мехами, золотыми и серебряными окладами, содранными с икон, одеждой со следами крови.
«При позорном своем бегстве в Китай, — впоследствии вспоминал преследовавший остатки аннеиковской армии военком полка В. Довбня, — Анненков оставил за собой широкий и длинный кровавый след. На протяжении более двухсот верст, от села Глинского по берегам озер Ала-Куля и Джалапаш-Куля вплоть до Джунгарских Ворот… дорога была усеяна трупами…»
А атаман все подгонял и подгонял своего коня, не думая о привале. Для него каждая минута была дорога. Он понимал: сделай привал в открытой степи, можно и не поднять изрядно уставших казаков и солдат. А не поднимешь — и настигнут преследовавшие его по пятам красные войска. Эти соображения требовали дать команду на отдых только у самых Джунгарских Ворот, на границе с китайским Синьцзяном.
Еще издали атаман заметил спешившийся передовой разъезд. «Неужели достигли Джунгарских Ворот?» Отсюда до Китая — рукой подать. Навстречу Анненкову скакал казак. Осадив коня, доложил:
— Господин генерал! Вот они, Джунгарские Ворота! — И, повернувшись в сторону виднеющихся гор, обзорно провел рукой, как бы показывая: вон они, эти ворота.
— Добро, брат! Спасибо за службу! — отрывисто бросил Анненков.
В обычных разговорах казаки называли его атаманом и братом-атаманом. Но в строю другое дело, здесь для них он был генералом. И сам Анненков, как только Колчак присвоил ему это звание, требовал, чтобы в официальной обстановке его величали генералом, считая, что это слово дисциплинирует людей. Тем не менее, чтобы приблизить к себе казаков, Анненков ввел в обиход своей армии слово «брат», оно больше импонировало казакам, нежели «господин».
Анненков подал знак на привал — роздых для людей и коней. Всадники остановились, начали спешно расседлывать и стреноживать взмыленных, тяжело дышащих, с впалыми боками лошадей. Они тотчас же потянулись к торчащим из-под снега жестким былинкам. Казаки раскладывали брынзу, копченую свинину, бочонки с топленым маслом. Из обоза казахского отряда «Алаш-орды» пришли два басмача, облюбовали загнанного, дрожащего от усталости коня, моментально длинным ножом с узким лезвием перехватили горло, стали свежевать. Отрезав солидный кусок мяса, потащили его к богатой, наспех сооружаемой юрте.
Перед Анненковым кто-то услужливо расстелил плотную попону из верблюжьей шерсти. Отцепив шашку, отделанную серебром и самоцветными камнями, он лег на попону, вытянув затекшие от долгой езды ноги, смежил глаза. Так пролежал несколько минут. Потом привстал, оглядел казачий лагерь, кого-то поманил пальцем. К нему торопливо подошел начальник штаба Денисов, почтительно наклонился, ожидая распоряжений.
Тот подал знак, чтобы охранявшие его покой казаки отошли в сторону и не могли слышать разговор атамана с начштаба.
— Буду держать совет, — приглушенно заговорил Анненков. Денисов опустился перед ним на корточки.
— Такая армия в Китае нам ни к чему. Граница надвое разделит мою армию. Слишком много горючего материала мы с тобой везем в чужую страну. Вчерашние крестьяне захотят домой. Настала пора размежеваться. Те, кто не с нами, должны остаться на этой земле.
Слово «остаться» Анненков произнес с каким-то нажимом, явно придавая ему особое значение.
— Что будем делать? — вопросительно поднял глаза Анненков на своего начальника штаба.
— Я буду говорить с казаками, а ты тем временем отправляйся в Оренбургский полк, потолкуй кое с кем, укажи диспозицию пулеметчикам…
Денисов отчетливо понял, что необходимо сделать и почему выбор атамана пал на оренбуржцев. На совести этого полка кровь не сотен, а тысяч коммунистов, советских работников, сочувствующих Советской власти и просто бедняков. Опьяненные кровью анненковские головорезы истребляли всех, кто попадал им под горячую руку. Надписи на вагонах, орудийных лафетах призывали: «Руби направо и налево!» Они как бы узаконивали жесточайший террор. Анненкова повсюду сопровождал «вагон смерти». Кто в него попадал, живым оттуда не выходил. Самые жестокие, самые зверские карательные акции колчаковское правительство поручало Анненкову. Это он по распоряжению военного министра омского правительства Иванова-Ринова зарубил 87 делегатов крестьянского съезда Славгородского уезда. Это он дотла сжег село Черный Дол, поднявшее восстание против Колчака. Это по его приказу головорезы ворвались в непокорное село Черкасское и с ходу уничтожили две тысячи человек.
В Усть-Каменогорске Анненков отобрал из заключенных в крепости тридцать партийных и советских работников и вывез в Семипалатинск. Все они были выведены к проруби на Иртыше и утоплены. В районе Семипалатинска солдаты бригады генерала Ярушина отказались выступить против крестьян, осмелившихся взяться за оружие, чтобы защитить себя. Анненковский полк разоружил бригаду, солдат вывели в камышовые заросли. Все они были расстреляны…
Джунгарские Ворота — это почти всегда ветер. Зимой свирепый и пронизывающий. Люди Анненкова мерзли, пытаясь укрыться за конями. Надо бы разжечь костры, но где взять хотя бы хворост? В душе они кляли брата-атамана за то, что сделал привал. Китай-то рядом, как-нибудь уж добрались бы до этого места, конечного пункта похода. Кое-кто открыто призывал повернуть назад, разве можно родину покидать, неужто мы нехристи, да и кто нас ждет в Китае? И тут раздался сигнал сбора.