…Вячеслав Рудольфович приехал только около двух часов ночи. Тут же позвонил Артузову.
— Заходите ко мне, заодно пригласите Трилиссера.
Менжинский умел читать по лицам людей их мысли. Когда Артузов и Трилиссер вошли в кабинет, то первым делом Менжинский окинул их изучающим взглядом и сразу определил, что между ними состоялся какой-то серьезный разговор. Но расспрашивать об этом не стал, зная, что они сами поделятся своими мыслями, начал со свежей информации.
— Только в час пятнадцать огласили приговор. В душе просил суд не выносить Савинкову высшей меры наказания. Но она, конечно, вынесена.
— Судью, равно как хирурга, уговаривать запрещено, — заметил Артузов, — не так ли, Вячеслав Рудольфович?
— Оно, конечно, так. Для нас важнее политическая смерть Савинкова. А она для него уже настала. Вот копия приговора, ознакомьтесь.
Артур Христианович негромко, повернувшись к Трилиссеру, прочитал приговор коллегии. Удовлетворенно кивнул головой, когда дошел до того места, когда суд счел возможным ходатайствовать перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении наказания.
Принимая от Артузова прочитанные им листки, Менжинский отметил:
— Это для нас чрезвычайно важно: один из самых непримиримых и активнейших наших врагов сложил оружие, безоговорочно признал Советскую власть, и не только признал, но и призвал своих бывших соратников также сложить оружие.
Размышляя над этими словами Менжинского, Артузов все больше склонялся к мысли, что такой же, как у Савинкова, конец должен быть и у Анненкова. Его политическая смерть — вот что может стать единственной победной точкой в борьбе с ним.
Находясь в тюрьме, Савинков писал письма бывшим своим соратникам. Конечно же Артузова интересовало их содержание. В них прослеживалась эволюция взглядов Савинкова. «Я убежден, что не сегодня, так завтра все бескорыстные и честные эмигранты, и вы в том числе, поймут, что жизнь повелевает признать Советскую власть и работать совместно с нею», — так он убеждал бывшего своего соратника Пасманика. — А не поймете, так останетесь доживать свои дни в изгнании, питаясь «Последними новостями» и ненавидя коммунистов прежде всего за свои, а не их ошибки».
Вот и другое характерное письмо бывшему эсеру Фундаминскому: «В России выросло новое поколение, в сущности, именно оно и сделало революцию… Оно не допустит возврата к старому строю в каком бы то ни было виде… Вот это надо запомнить и перестать мечтать о «спасении» России, да еще при помощи иностранцев… т. е. при помощи штыков и денег…». Эту же мысль проводит Савинков и в письме к сестре Вере: «…А правда… в том, что не большевики, а русский народ выбросил нас за границу, что мы боролись не против большевиков, а против народа… Когда-нибудь ты это поймешь, поймут Виктор и Соня (брат и сестра Савинкова. — Авт.), поймут даже эмигрантские «вожди»…»
Размышляя над этими письмами, Артузов проводил параллель между Савинковым и Анненковым. Они одного поля ягоды. Савинков был человеком ненасытного честолюбия. Честолюбие характерно и для атамана. Оно будет постоянно толкать его на новые авантюры, коварные и опасные.
По кругу на аркане бегала резвая лошадка с заплетенной гривой. Вспотевший от натуги тщедушный казачок, пощелкивая бичом, то и дело погонял ее. Это был один из шести казаков, которые добровольно еще оставались при атамане. Остальные — попросту разбежались, почувствовав, что с атаманом больше каши не сваришь. Во всяком случае, пока не появятся у атамана могущественные, а главное — денежные покровители.
Сам атаман, облачившись в генеральскую форму, сидел в плетеном кресле и молча наблюдал за тренингом. Рядом примостился Денисов. Зная слабость Анненкова к лошадям, он рассчитывал во время тренинга улучить момент, чтобы заговорить с атаманом о его дальнейших планах. Неопределенность Анненкова раздражала Денисова: «Неужели так и закончим жизнь на этой конюшне?» — Борис Владимирович, наши единомышленники не дремлют, готовятся. А Семенов вот-вот поход начнет, — начал издалека разговор Денисов. — Выходит, только мы с вами сложили оружие. Да стоит нам нацепить только шашки, как это заметит жена французского посланника мадам Флерио, и денежки сами потекут к нам.
Анненков, продолжая сосредоточенно наблюдать за действиями казака, полез в карман и вытащил сложенную газету.
— Прочти подчеркнутое…
Денисов неохотно взял в руки газету. Это был хорошо ему известный белоэмигрантский листок «Возрождение». Нашел отчеркнутые атаманом строки, прочел вслух: «Мы отступили. Но мы не сдались. Мы залегли в окопы «беженского существования» и ждем».
— Понимаешь — «ждем», — с нажимом повторил за ним Анненков.
— Чего ждем?
— Своего часа.
Забрав газету из рук Денисова, атаман неожиданно спросил:
— Ты в тюрьме когда-нибудь сидел?
— Нет, Борис Владимирович.
— То-то. Слишком ретивых в зиндан прячут. Нет, я не трус. Но, возможно, покажусь тебе трусом, если прочтешь одну конфиденциальную бумагу.
Анненков вынул из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист бумаги, протянул Денисову:
— Ознакомься…
Чем больше углублялся в чтение Денисов, тем свирепее становилось его лицо.
— Да за это шашкой, шашкой… — еле сдержав себя, выдавил бывший начальник штаба.
— Осади коня! — крикнул казаку атаман, словно не замечая реакции своего ближайшего сподвижника.
Казак остановил тяжело дышавшую кобылку, быстро обтер попоной лоснящийся от пота круп лошади, потрепал ее ладонью по морде и повел на конюшню.
— Значит, разуверился во мне? — укоризненно спросил Анненков.
— А вы как полагаете? — уклончиво буркнул Денисов.
— Ты бы подписал такую бумагу?
— Даже под пыткой не подписал бы…
— Еще как бы подписал.
Денисов был в недоумении. Что случилось с атаманом, почему отказывается от борьбы, почему кается в грехах, ведь совершал святое дело, лил большевистскую кровь?..
— Значит, ты решил, что я предатель, — продолжал разговор атаман. — Запомни: плохой анализ разрушает все, а ты, я вижу, плохой аналитик, хоть и учился в Генштабе. Позволь задать тебе один только вопрос: где мы находимся?
— Как где? В Китае, в Ланьчжоу…
— Кто хозяин этого края?
— Фэн Юйсян.
— Кто он такой?
— Маршал, командующий Первой народно-революционной армией.
— Вот видишь, командующий. Если мы публично хоть раз тявкнем против Советов, он нас с тобой скрутит в бараний рог. На время надо затаиться, выждать. Будем жить тихо, заниматься лошадками. Я даже присмотрел коняшку в подарок маршалу. Про нас забудут. Но ты же знаешь, что наши единомышленники нас не забывают. Они наведываются.
Анненков подразумевал переписку и курьеров шанхайской монархической организации НН. Под этими буквами скрывался сам великий князь Николай Николаевич, живший в предместье Парижа Шуаньи и мечтавший возвратиться в Россию в качестве императора. Атаман был также связан с «Богоявленским братством», во главе которого стоял его бывший подчиненный полковой врач Д. И. Казаков.
— Вот что, друг, считай, что это письмо конспиративное, — решительно заключил беседу Анненков. — Нелишне тебе напомнить слова Наполеона, военное искусство которого я почитаю: «Шпионы вездесущи». Если это письмо попадет в чужие руки, оно станет моим алиби, понял?
Письмо, столь взволновавшее Денисова, вместе с двумя другими посланиями Анненков передал бывшему начальнику своей личной охраны Ф. К. Черкашину, который пробрался к нему под видом скупщика пушнины для английской фирмы.
Черкашин привез Анненкову письмо от М. А. Михайлова, начальника штаба русской белогвардейской группы при армии генерала Чжан Цзолина. Михайлов, бывший начальник штаба 5-й Сибирской колчаковской дивизии, предлагал атаману вспомнить прежние времена, собрать отряд, встать на сторону Чжана и начать борьбу против СССР.
Обдумав это предложение, а также предложения, вытекающие из переписки с шанхайской группой, Анненков и написал три письма. Вот что сообщал атаман Михайлову: «Сбор партизан и их организация — моя заветная мечта, которая в течение пяти лет не покидала меня… И я с большим удовольствием возьмусь за ее выполнение… Судя по многочисленным письмам, получаемым от своих партизан, они соберутся по первому призыву… Все это даст надежду собрать значительный отряд верных, смелых и испытанных людей в довольно непродолжительный срок. И этот отряд должен быть одним из кадров, вокруг которых сформируются будущие части».