В другом письме, адресованном белогвардейцу П. Д. Иларьеву, сколачивающему фронт борьбы с Советской властью, Анненков писал: «Привет, дорогой Павел Дмитриевич! Итак, я хочу собирать свой отряд старых партизан. Думаю, что и ты с теми, кто тебя окружает, соберетесь в нашу славную стаю… Для того чтобы я выбрался отсюда, нужно добиться того, чтобы мое имя совершенно не упоминалось в причастности к отряду. Лучше, наоборот, распускать слухи о моем отказе вступать в дальневосточные организации, о моей перемене фронта».
Содержание третьего письма, адресованного Казакову, с которым Анненков познакомил Денисова, было полной противоположностью двум первым. Главе «Богоявленского братства» атаман писал о своем нежелании вступать в армию Чжан Цзолина, отходе от борьбы с Советами и вообще от политики.
Это было тонко рассчитанное письмо. Всякое могло случиться: Черкашин как курьер не внушал Анненкову особого доверия. Любитель спиртного, он мог затерять письма, а мог и перепродать. Третье письмо в таком случае стало бы для атамана спасительной лазейкой.
Анненкову нельзя было отказать в прозорливости. Какой-то из предвиденных им случаев и произошел. Курьер со всеми предосторожностями покинул конеферму атамана все в том же обличье предупредительного и делового скупщика пушнины. Письма покоились в чемодане с двойным дном. Сев в купе поезда, Черкашин почувствовал себя в безопасности и решил, что дальнейшие предосторожности уже ни к чему. Здесь до него никому дела нет. Вагон заполнялся народом. Появились попутчики и в купе Черкашина. Как они ухитрились проникнуть в его чемодан — одному богу ведомо. Короче говоря, письма исчезли.
Но каким образом все-таки Анненков оказался в китайской тюрьме? Три года — срок немалый. И у атамана хватило времени поразмышлять на тему — кому было выгодно изолировать его. Многих он подозревал: Семенова, видящего в нем опасного конкурента, того же Михайлова, возможно захотевшего прибрать к рукам его казаков… Мысль о причастности к его злоключениям ГПУ ему, разумеется, и в голову прийти не могла. Именно чекисты сумели воздействовать на волю губернатора.
В двадцатые годы у Советской России было много явных и тайных врагов, преследующих одну цель — задушить государство трудящихся. Естественно, основные усилия чекистов направлялись в первую очередь на обезвреживание тех, кто представлял в данный момент наибольшую опасность. Сразу, по горячим следам, им было просто не под силу схватить Анненкова. В ту пору перед органами госбезопасности стояла задача хотя на время оградить границы от проникновения анненковских банд. А в том, что атаман не оставит нас в покое и вся борьба с ним еще впереди, ни у кого сомнения не вызывало. Это Артузов называл выявлением проблемы до того, как она станет очевидной.
Как-то беседуя с Артузовым о замысле операции против Анненкова, Вячеслав Рудольфович многозначительно заметил: «Начать — перышко поднять». Они как бы определяли в данной ситуации первые шаги, которые необходимо предпринять против кровавого атамана. Напрашивалась идея его изоляции как первоочередной меры для того, чтобы парализовать враждебную деятельность атамана. Его изоляция, пусть даже на незначительное время, позволит оторвать от атамана часть казаков, внесет растерянность в лагерь на реке Боро-Тале. Казаки перестанут быть организованной силой.
Замысел нуждался в создании реальных условий для осуществления. В то время не так уж были велики силы чекистов. Менжинскому и Артузову не хотелось распылять их. Они нужны были для проведения более значительных операций.
На оперативном совещании, созванном Менжинским, высказывались самые различные мнения. Одни предлагали внедриться в. стан Анненкова, чтобы подорвать его изнутри, другие склонялись к мысли совершить налет на лагерь и разом покончить с анненковцами.
Когда все выговорились, счел нужным высказаться и Артузов. И сказал-то он всего несколько слов, но все с удивлением повернулись в его сторону… И Менжинский сразу почувствовал, что Артур Христианович родил идею, которая в случае, если, конечно, удастся ее осуществить, сулит успешное решение всех проблем. Мысль Артузова в лаконично сформулированном виде выглядела так: «Осуществить тактику активного воздействия на синьцзянского губернатора», с тем чтобы его руками изолировать атамана или, на худой конец, парализовать его враждебные действия против нашей страны.
Меняшнский какое-то время оценивал предложение Артузова, не явится ли оно утопической затеей? Когда же все взвесил, то пришел к выводу: решиться на такой шаг стоит.
Тактика Артузова в первую очередь требовала усилий. Менжинский и Артузов засели за выработку требований к губернатору. Разумеется, при этом учитывалось, что на нашей стороне реальная военная сила, точнее, та сила, что стояла на границе. И эту силу чувствовал губернатор.
Вскоре представители нашего командования предъявили синьцзянскому губернатору в ультимативной форме главное требование: выдать Анненкова как опасного военного преступника или, если это окажется невозможным, разоружить анненковцев, а самого атамана арестовать. Излагая эти требования, наша сторона учитывала, что губернатор однажды уже пытался отнять оружие у банд Анненкова, но атаман воспротивился этому, понимая, что без оружия он уже не сила и никто с ним считаться не станет.
К июлю 1921 года из многих тысяч у атамана под рукой оставалось всего 670 казаков, остальные разбрелись по Китаю. Оставшиеся отнюдь не церемонились с китайцами. Взращенные на грабежах и убийствах, они не могли вести себя иначе. Дебош в районе Гучэн, учиненный пьяными казаками, переполнил чашу терпения губернатора. Он вызвал Анненкова в Урумчи и арестовал его. Так началась операция против Анненкова. Его арест считался временным успехом. Основная борьба была еще впереди.
Человек живет надеждой. Надеждой на лучшие времена жил и Анненков. И тем не менее на душе у него было неспокойно. С его лица не сходил отпечаток усталости. Он все время чего-то тревожно ждал. С одной стороны, новых гонцов, которые бы, подобно Черкашину, принесли ему важные вести, призывавшие его, как в былое время, стать крупным военачальником, с другой — возмездия. Что-то должно было случиться. Это двойственное тревожное чувство не отпускало атамана ни днем ни ночью.
Анненков, конечно, был в неведении, что в Москве о нем тоже думали и многое знали. Знали о его планах и намерениях, знали даже то, как он выглядит в данное время. На столе Артузова лежали сообщения из Китая, датированные сентябрем 1924 года, характеризующие атамана как личность. «Анненков — человек быстрого и хорошего ума, громадной личной храбрости, остроумный, жестокий и ловкий… Хорошо владеет китайским языком, имеет средства и хорошо себя держит — это тип лихого казака».
Такая уж была обязанность Артузова — вести настойчивое наблюдение за каждым шагом Анненкова, быть в курсе его действий и мыслей. Со смертью президента Сунь Ятсена, возглавлявшего кантонское правительство и завещавшего Гоминьдану довести революционную борьбу до окончательной победы, обстановка в Китае начала складываться отнюдь не в пользу этой партии. Компрадорская буржуазия, монархисты, помещики под эгидой империалистических разведок сколачивали «Антикрасный союз», во главе которого стояли реакционные генералы-милитаристы У Пэйфу и Чжан Цзолин. Эти силы открыли враждебную кампанию против Советского Союза. Реакционные газеты печатали поджигательские статьи, иной раз с прямыми призывами к войне против СССР…
Первая революционная армия маршала Фэна, в зоне действий которой проживали Анненков и Денисов, потерпела ряд неудач в боях против частей генералов-милитаристов. Затягивать операцию против атамана поэтому было никак нельзя. Он мог оказаться в стане врагов, сколотить армию и перейти к активным действиям против СССР. Перед Менжинским и Лртузовым вплотную встал вопрос: как это предотвратить? Как обезвредить Анненкова? К этому времени у чекистов уже имелся опыт борьбы с белой эмиграцией. Недаром сам Врангель признал, что «на удочку ГПУ» попались почти все организации и большинство их деятелей.