Мой друг! Я в Смоленске с сегодняшнего утра. Я взял этот город у русских… Мои дела идут хорошо.
Вся армия считала Смоленск концом своего утомительного похода. Все рассчитывали войти в город, изобилующий всем необходимым, и здесь отдохнуть как следует. Город представлял из себя лишь огромный костер, покрытый трупами и ранеными. Пожар… уничтожил половину города, жители бежали.
Смоленск был нами куплен дорогой ценой… Русские дрались, как львы… Барклай де Толли сжег город и обратил в пепел громадные провиантские магазины, на которые мы сильно рассчитывали. Отступление русских войск было произведено в полном порядке.
В особенности между русскими стрелками выделялся своей храбростью и стойкостью один русский егерь, поместившийся как раз против нас, на самом берегу, за ивами, и которого мы не могли заставить молчать ни сосредоточенным против него ружейным огнем, ни даже действием одного специального против него назначенного орудия, разбившего все деревья, из-за которых он действовал, но он все не унимался и замолчал только к ночи, а когда на другой день, по переходе па правый берег, мы заглянули из любопытства на эту достопамятную позицию русского стрелка, то в груде искалеченных и расщепленных деревьев увидали распростертого ниц и убитого ядром нашего противника, унтер-офицера егерского полка, мужественно павшего здесь на своем посту.
…Жители при нашем приближении разбегаются и уносят с собою все, что только могут взять, и скрываются в густых, почти неприступных лесах. Солдаты наши оставляют свои знамена и расходятся искать пищу; русские мужики, встречая их поодиночке или несколько человек, убивают их дубьем, кольями или ружьями.
…В настоящее время выгоднейший путь действий главной армии есть тот, который, перерезав дорогу из Ельни в Дорогобуж, выходит на дорогу, ведущую от Ельни в Смоленск, а лотом, оставя Смоленск, вправо, пролегает на Красный к Орше…
Ушла война со Смоленщины, и помещик Глинка с семьей, как уехал в десяти экипажах на собственных лошадях в Орел, «так же возвратились в 13-м году обратно».
Хотя из строений было много разорено, потому что французы проходили близко, но имущество все было ограждено и скрыто крестьянами. Они любили отца…
Ушла война, и жизнь в Новоспасском постепенно наладилась, вошла в прежние берега. События, всколыхнувшие сердца людей, навсегда остались в душе и памяти их участников, современников и потомков.
Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моей колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей.
Нашествие Наполеона, захватив всю Смоленщину, не миновало и Ельнинскую округу. Народная память сохранила до моих дней много рассказов и легенд о той суровой и славной године. В Шмакове от дедов к внукам переходил рассказ о том, как наполеоновские полчища бежали из Москвы. В это время, повествует легенда, вражеские отряды увозили через Шмаков фуру, груженную золотом. Но не захотела отдать врагам свои сокровища русская земля. При переезде через шмаковскую плотину фура сорвалась, ушла в глубь озера, и золото, находившееся в ней, стало заповедным кладом. Нет нужды, что в шмаковском озере от века никто не тонул, — легенда продолжает жить, сохраняя память о героических временах…
Детские впечатления, рассказы взрослых, легенды, стихи, песни сделали музыканта Глинку певцом красоты, подвига, величия русского народа.
Музыкальное чувство все еще оставалось во мне в неразвитом и грубом состоянии. Даже по 8-му году, когда мы спасались от нашествия французов в Орел, я с прежнею жадностью вслушивался в колокольный звон, отличал трезвон каждой церкви и усердно подражал ему на медных тазах…
У батюшки иногда собиралось много гостей и родственников; это случалось в особенности в день его ангела или когда приезжал кто-либо, кого он хотел угостить на славу. В таком случае посылали обыкновенно за музыкантами к дяде моему, брату матушки, за 8 верст. Музыканты оставались несколько дней, и когда танцы за отъездом гостей прекращались, играли бывало разные пьесы. Однажды, помнится, что это было в 1814 году, одним словом, когда я был по 10-му или 11-му году, играли квартет Крузеля с кларнетом; эта музыка произвела на меня непостижимое, новое и восхитительное впечатление; я оставался целый день потом в каком-то лихорадочном состоянии, был погружен в неизъяснимое томительно-сладкое состояние, и на другой день во время урока рисования был рассеян; в следующий урок рассеянность еще увеличилась, и учитель, заметя, что я рисовал уже слишком небрежно, неоднократно журил меня и наконец, однако ж, догадавшись, в чем было дело, сказал мне однажды: что он замечает, что я все только думаю о музыке. «Что ж делать?» отвечал я, «музыка душа моя».
И действительно, с той поры я страстно полюбил музыку. Оркестр моего дяди был для меня источником самых живых восторгов. Когда играли для танцев… я брал в руки скрипку или маленькую флейту (piccolo) и подделывался под оркестр… Отец часто гневался на меня, что я не танцую и оставляю гостей, но при первой возможности я снова возвращался к оркестру. Во время ужина обыкновенно играли русские песни, переложенные на 2 флейты, 2 кларнета и 2 фагота — эти грустнонежные, но вполне доступные для меня звуки, мне чрезвычайно нравились (я с трудом переносил резкие звуки, даже валторны на низких нотах, когда на них играли сильно), — и может быть эти песни, слышанные мною в ребячестве, были первою причиною того, что впоследствии я стал преимущественно разрабатывать народную русскую музыку.
…Около этого времени выписали нам гувернантку из Петербурга, Варвару Федоровну Кляммер. Это была девица лет 20-ти, высокого росту, строгая и взыскательная; она, если не ошибаюсь, воспитывалась в Смольном монастыре и взялась учить нас по-русски, по-французски, по-немецки, географии и музыке… Хотя музыке, т. е. игре на фортепьяно и чтению нот, нас учили механически, однако ж я быстро в ней успевал. Варвара Федоровна была хитра на выдумки; как только мы с сестрой начали кое-как разбирать ноты и попадать на клавиши, то сейчас она приказала приладить доску к фортепьяно над клавишами так, что играть было можно, но нельзя было видеть рук и клавишей, а я с самого начала привык играть не смотря на пальцы…
Хотя я любил музыку почти бессознательно, однако ж очень хорошо помню, что предпочитал те пьесы, кои были доступны моим тогдашним музыкальным понятиям. Оркестр вообще я любил более всего…
ВРЕМЯ НЕЗАБВЕННОЕ
Так жил Глинка в родном Новоспасском, пока не исполнилось ему тринадцать лет, пока не пришла пора расставаться с детством.
Родители, желая определить его будущее, решили отдать его в Благородный пансион.