Однажды на спектакле «На золотом дне», где Гриценко блистательно играл Молокова, центральную роль, произошел такой курьезный случай. По задумке актер изображал своего персонажа косым (не знаю, как ему это удавалось!) и лепил ему огромный, свисающий, как груша, нос. А в спектакле был задействован один трюк, когда он пьяный летит из одного конца сцены в другой и попадает под диван. И вот однажды он вылез из-под дивана без носа! И на его лице, вместо положенной по роли груши, красовался его собственный белый пупырышек. Гриценко, обнаружив это, не растерялся, снова полез под диван, нашел там придуманный им молоковский нос, прилепил его на место и продолжал так же замечательно играть.
Но были у Николая Олимпиевича роли, где он шел от себя, и он играл их глубоко и заразительно. В спектакле «Идиот» по Достоевскому, поставленному Ремизовой, отнюдь не «женском» спектакле, он играл князя Мышкина. Его герой был человеком «без кожи», с абсолютно оголенными нервами, с предельно раскрытой душой, бесконечно влюбленный и восприимчивый ко всему. Так же, без особых внешних характерных средств, он играл Федю Протасова.
Человеческая индивидуальность Гриценко была необычна и противоречива. Он всегда хорошо одевался, правда, с несколько вычурным вкусом; у него была прекрасная фигура, «стать», как раньше выражались, он был красив, и в то же время, как это ни странно, имел отрицательное обаяние. Будучи недостаточно образованным, он обладал какой-то среднемещанской психологией, на собраниях говорил путано, долго, невыразительно, но как только начинал показывать, перед нами представал божественный актер.
Жизнь Николай Гриценко прожил нелегкую. Прежде чем добиться признания, он прошел через огромное количество массовок, где, не в пример другим, творчески относился ко всему, что делал. Его семейная жизнь тоже не отличалась безоблачностью. В зените его творческой славы, когда он получил «народного артиста», от него вдруг ушла жена. Как-то, на съемках одной картины, я встретил человека, поразительно похожего на Гриценко, и это оказался его сын, которого он не признавал.
Он был человеком, который уделял особое внимание своей персоне, чем порой давал повод для юмора в свой адрес. Как-то, сидя в театральной парикмахерской, он произнес сокрушенно: «Я за войну поправился на десять килограмм!» На что присутствовавший при этом Горюнов сказал: «Стоило из-за этого начинать войну!».
Под конец жизни он сильно увлекался алкоголем, что не могло не повлиять на его творчество. Николаю Олимпиевичу стала изменять память, и на последнем спектакле ему суфлировали со всех сторон. Помню, как на одном из спектаклей «Турандот», который Гриценко играл в течение долгого времени, он беспомощно стоял на сцене и спрашивал меня: «А дальше куда? Куда идти?»
Окончил Николай Олимпиевич грустно — в сумасшедшем доме. Но вся эта правда не может заслонить светоча его таланта.
Говоря о том, что Гриценко в последние годы отказывала память, я вспомнил о наших суфлерах. Многие актеры иногда забывают, какую им нужно произнести реплику в данный момент. По разным причинам. Как говорится, со всяким случается. И вот специально для того, чтобы актер не попадал на сцене в такие нелепые ситуации, в театре держали суфлера. Должность суфлера в театре Вахтангова ввел Борис Васильевич Щукин. С первым суфлером, Гаврилой, я был лично знаком. Он дожил до весьма преклонных лет. И будучи далеким от театра в конце жизни, прислал мне письмо с приветами и пожеланиями успехов.
Второй служивший у нас суфлер, если мне не изменяет память, Сергей Георгиевич, начинал свою «суфлерскую карьеру» в Художественном театре. Он много рассказывал о всякого рода закулисных казусах. Актриса МХАТа Фаина Васильевна Шевченко всегда спокойно играла, зная, что суфлер на месте. И вот однажды она забыла текст. А суфлер в это время был в буфете и узнал о случившемся по внутренней трансляции. В какие-то секунды он примчался на свое рабочее место и, не раскрывая экземпляра пьесы, сказал ей тихо: «Фаина Васильевна, я здесь!» Услышав голос суфлера, Шевченко тут же вспомнила текст и продолжила сцену.
Был такой суфлер по фамилии Шиф. Очень странный человек, пьющий. Когда он напивался, то позволял себе во время репетиции вылезать из суфлерской будки и делать указания актерам, как надо играть.
Был еще Ферестол! Настоящей его фамилии я не помню. Ферестолом его прозвали по имени тогдашнего министра обороны Америки. Это потому, что он не терял времени зря и, сидя в будке, изучал английский язык. Лет ему было за пятьдесят. В прошлом он выступал на сцене. Его спрашивали: «Почему вы пошли в суфлеры?» Он отвечал: «Ну, вы знаете, я уже Арбенина сыграл, ну, куда дальше?» Потом он повредился рассудком.