А эпизод строился так: параллельно алтарю были проложены рельсы, по которым двигалась операторская тележка. Кардинал Монтанелли читал свою проповедь. В это время Мартини и Джемма (я и Бебутова) должны были пробраться через толпу к аппарату, и там у нас начинался диалог.
Не сразу все ладилось. Мы репетировали несколько раз, чтобы синхронно сочетать движение аппарата и наш проход. Наконец, дали сигнал к началу съемки. Врубили прожектора. Режиссер Файнциммер скомандовал: «Приготовиться! Мотор! Начали!» Мы с Бебутовой, как и положено, прошли через толпу, вышли вперед. В это время подъехал аппарат и… только мы произнесли первые слова диалога, как я почувствовал, что какой-то мужичок из массовки трогает меня сзади за плечо и говорит: «Отойдите немного в сторону, вы же всех загородили!» Съемка, разумеется, сорвалась.
Разные люди были в массовке — одни хотели денег, другие — впечатлений, а этот, видимо, славы захотел.
Спустя почти десять лет после «Адмирала Ушакова», снятого в год смерти Сталина, мы уже пережили и разоблачение культа личности, и время хрущевской оттепели. Шли шестидесятые. В общественной жизни и в искусстве стали затрагиваться ранее запретные темы. Получили право гражданства и некоторые, ранее запретные, ракурсы в освещении истории нашей страны. И стали возможны такие фильмы, как «Председатель» по сценарию Юрия Нагибина, где Михаил Ульянов неистово, с болью открытого сердца, сыграл Егора Трубникова, одну из лучших своих ролей.
Нашлась в этом фильме роль и для меня. Я сыграл в нем начальника КГБ области Калоева. Он фигурировал в нашем фильме как типичный бериевский кадр, подмявший под себя все и вся в подведомственном ему регионе. Калоев вел активный образ жизни, интересовался спортом, сам вел допросы, доминировал на заседаниях, короче, был хозяином советской власти. Он был не лишен внешнего обаяния, но при этом каждый понимал, что Калоев способен на все.
Фильм был выпущен в 1964 году накануне брежневской эпохи. И что характерно, на моих творческих вечерах, которые транслировались по телевидению, фрагменты с Калоевым из «Председателя» показывать мне запретили. Оттепель завершилась. Похолодало.
После турка, итальянца и кгбэшника «кавказской национальности», как сейчас принято говорить, я получил целую серию приглашений на «восточные роли». Но они были столь невыразительны и однообразны, что в порыве отрицания я готов был отказаться и от роли Саахова в «Кавказской пленнице» Л. Гайдая. Но на пробы все же пришел. Гайдай просмотрел пробный ролик и, не говоря ни слова о том, берет он меня на фильм или не берет, предложил ознакомиться со сценарием.
А незадолго перед этим со мной произошел малоприятный для моего актерского самолюбия случай. Один режиссер пригласил меня сняться в историческом фильме. «Ну, что я вас буду пробовать?! Все и так ясно! — произнес он патетически. — Прочитайте, пожалуйста, несколько книг, и я вас вызову прямо на съемку». И назвал необходимые книги, при этом, видимо, больше заботясь о моем самообразовании, чем о профессиональной работе. Книги я добросовестно проштудировал, а на съемку он вызвал другого актера. Поэтому, наученный горьким опытом и не желая вводить себя в заблуждение, я поблагодарил Гайдая и сказал: «Когда совет меня утвердит, тогда я и прочту ваш сценарий». Совет утвердил. И роль Саахова стала этапной в моей жизни.
Первой проблемой, вставшей передо мной в «Кавказской пленнице», была проблема соседства с известнейшей комической троицей «Никулин — Вицин — Моргунов». Как сыграть, чтобы не нарушить жанра комедии и в то же время не быть подавленным этими сыгравшимися, притершимися друг к другу актерами? Чтобы не быть белой вороной на их фоне? Чтобы органично войти в их спаянный, имеющий свои приемы и свою атмосферу игры, творческий коллектив? Как?.. Тем более, Леонид Иович Гайдай, комедийный режиссер, строивший сюжет фильма как цепочку трюков, аттракционов, буквально по минутам требовал от актера «смеховой точки»!
— Владимир Абрамович, не смешно! — говорил он мне, глядя на секундомер.
Я пытался оправдаться.
— Леонид Иович, смешно должно быть в результате.
— Когда? После картины?!!
— Нет, — говорил я, — в результате логики развития сцены…
Дело в том, что в этой роли мне не стоило заботиться о внешней характерности. Мою внешность приняли за данность. Поэтому следовало только правильно передать характер современного князя, каким был задуман Саахов. Где-то он добрый и наивный. Но это доброта и наив властителя, живущего и действующего по своим законам. Он без сомнений приписывал себе право заимствовать у государства все необходимое для своих личных нужд, и это было для него естественным. Вопрос собственности для него был решен при его назначении.