Деятельное присутствие Натальи Ивановны в училище существенно осложнило обстановку в педагогической среде. Ее влияние на Захаву было абсолютным, и это обстоятельство сыграло свою роль во внутренних театральных переменах. Среди молодых педагогов, да и не только молодых, началось движение против порядков в театре Вахтангова. Идеологической основой этого движения стали неверное построение и идейная направленность репертуара. Борис Евгеньевич был центром этих недовольств и чувствовал себя Маттиасом Клаузеном из пьесы Г. Гаумптмана «Перед заходом солнца» — покровителем и защитником правого дела. Разговоры и пересуды сколотили особо активную группу, которая готова была использовать любой подвернувшийся под руку повод для публичного противостояния. И такой повод нашелся…
Театр Вахтангова всегда имел репутацию театра интеллигентного, светского. И возникла эта репутация не на пустом месте. Изначально, со времен третьей студии, театром руководил самый талантливый, молодой светский режиссер — элегантный, всегда в крахмале и лакированных башмаках. Творческие планы у него были передовые. Вахтангов умел воспитывать, уделял большое внимание этике. Отсюда высокая дисциплина — и творческая, и производственная. Таким образом, нормы существования в училище и в театре с их первых дней были определены и не нарушались. И такая тенденция в театре просуществовала довольно долго и после утраты Учителя. В частности, незыблемым было правило — «сор из избы не выносить».
И вдруг… большой скандал!
Театру Вахтангова предстояли заграничные гастроли. Перед такими ответственными поездками руководство министерства культуры собирало коллектив отъезжающих и поучительно беседовало. Кардинальные вопросы, как правило, на таких беседах не затрагивались.
Все началось как обычно. Заместитель министра Галина Леонидовна Зуева, оглядев присутствующих, спросила, как себя чувствует коллектив, готов ли он выполнить поставленную перед ним задачу. Были отдельные вопросы и непосредственно к членам коллектива. Затем Зуева передала слово Рубену Николаевичу Симонову.
Симонов в благоприятных тонах обрисовал обстановку в театре вообще и с уверенностью в успехе поведал о спектаклях, которые мы собирались представить на суд европейской публики. Его выступление было чисто формальным актом. Не помню, говорил ли еще кто-нибудь, но в какой-то момент внимание присутствующих переключилось на Бориса Евгеньевича Захаву. Захава демонстративно достал из портфеля какие-то бумаги и, глядя на Орочко, спросил у нее: «Начинать?» Получив утвердительный ответ, раскрыл бумаги и начал оценивать только что доложенное Симоновым с точностью до наоборот. Что, мол, репертуар не вполне соотносится с требованиями «социалистического реализма», что недостаточно уделяется внимания современной советской драматургии, что работа для молодых актеров распределяется неравномерно — один играет много, другой — ничего и так далее и тому подобное. Короче, произнес оглушительную речь по поводу деятельности театра, сделав упор на идеологическую сторону. А такие заявления действовали тогда безотказно. Можно было все, что угодно, говорить о художественной стороне спектаклей. По большому счету никого из начальства это серьезно не интересовало. Но идеологию трогать было нельзя. И это моментально сработало. Все, — и сидящие в зале, и занимавшие места в президиуме, — были ошарашены, растеряны, испуганы, обескуражены! Кое-кто видел себя уже выброшенным на улицу и стоящим на тротуаре с протянутой рукой.
В результате, руководство прервало беседу, и на десять часов утра следующего дня было назначено общее собрание коллектива с участием дирекции, партийной и профсоюзной организации, с большим присутствием официальных лиц.
Когда я назавтра подошел к театру, то увидел две пожарные машины, по странной случайности стоявшие у нашего служебного подъезда. Нехорошая ассоциация промелькнула в моей голове.
Большое фойе театра было заполнено до отказа. И когда я вышел выступать, меня поразило присутствие на собрании множества «чужих» лиц. Это были работники различных ведомств, так или иначе имеющих отношение к искусству, а точнее, — к управлению искусством.
В президиуме сидели: министр культуры СССР Михайлов, министр культуры РСФСР Попов, заведующий отделом культуры ЦК КПСС Поликарпов, Р. Симонов, директор нашего театра А. Абрикосов и еще несколько человек. А зал был почти целиком заполнен функционерами. «Своих» лиц я не успел разглядеть.