Выступали на собрании и сторонники Рубена Николаевича Симонова, и сторонники Бориса Евгеньевича Захавы. Большинство было за Симонова, хотя в том, что говорил Захава, были рациональные зерна. Я выступил в защиту Захавы, несмотря на то, что своим присутствием в театре был обязан Симонову. По существу я говорил о том, что театр не может жить ни без того, ни без другого. Я считал, что в театре Вахтангова существует положение, аналогичное тому, в котором в свое время пребывал Художественный театр: при всех своих творческих разногласиях Станиславский и Немирович-Данченко представляли собой единое целое, именуемое МХАТом.
На этом собрании, наконец, прояснились все отношения. Мои коллеги проявили себя по-разному. Кто-то выступал с чистой совестью, основательно аргументируя свои позиции. Кто-то кривил душой.
В результате через день на репертуарной доске была вывешена тонкая папиросная бумажка, на которой черным по белому значились слова: «Режиссера-постановщика Захаву Б. Е. уволить по сокращению штата. Директор театра А. Абрикосов».
Это было подобно разорвавшейся бомбе. Захаву! Старого вахтанговца! Одного из основателей театра! Уволить?! Да еще с такой формулировкой! Это было жестоко. Захава чрезвычайно глубоко к сердцу принял это событие, очень переживал. Иногда я заставал его в кабинете училища в страшном виде и боялся, что с ним случится удар. Но в общении с коллегами Борис Евгеньевич держался. И, к его чести, ни один из выступивших против него не пострадал. Они по-прежнему приходили в училище и работали.
То, что Захава вынужден был изменить свою творческую судьбу, наверное, обеднило театр. Но это было спровоцировано амбициями самого Бориса Евгеньевича. Он не упускал возможности покритиковать постановки Симонова, а Симонов — ответить тем же Захаве. Борис Евгеньевич порой переходил границы этики. Он иногда подбирал по отношению к Симонову эпитеты, ущемляющие самолюбие Рубена Николаевича. И тем не менее, это было «сражение» двух художников.
В год своего семидесятилетия Борис Евгеньевич Захава был приглашен Сергеем Бондарчуком на роль фельдмаршала Кутузова в киноэпопею «Война и мир». Это прибавило ему популярности. Захава был доволен. И хотя он продолжал оставаться фигурой уязвленной, по прошествии времени многие в театре понимали, что кара, последовавшая после того злополучного скандала, была чересчур суровой. Даже у тех, кто резко осуждал поступок Захавы, появилось по отношению к нему некоторое чувство снисхождения. Ведь Борис Евгеньевич был не просто очередной режиссер, а один из создателей театра. Сам Рубен Николаевич Симонов, понимая жестокость такой расправы, как-то спросил у меня: «Как там Борис Евгеньевич поживает?!!» Короче, настроение коллектива смягчалось, и уже не чувствовалось прежнего ожесточения. Тем более надвигался юбилей.
К сожалению, время летит так незаметно, что спустя тридцать пять лет после юбилейного события я не мог найти человека, который бы толком рассказал мне о том, как происходило чествование юбиляра. По воле случая я присутствовал только в начале праздника…
По сценарию я должен был при появлении Захавы в образе Багратиона выскочить на коне из соседней подворотни и отрапортовать ему, как фельдмаршалу Кутузову. Как только подъехал автомобиль с Захавой, я выскочил на лошади, которую мы одолжили в цирке, прямо к нему и начал рапортовать, произнося вперемежку актерские и воинские звания Захавы-Кутузова: «Ваше высокопревосходительство, товарищ народный артист СССР, господин фельдмаршал Кутузов!» На этом Захава меня прерывает и спрашивает: «А где лошадь достал?»
Вся площадка перед училищем была запружена студентами, педагогами и гостями. Бывают такие моменты, когда праздник чувствуется в воздухе, в атмосфере, плывет по лицам людей. Именно это происходило 24 мая 1966 года перед подъездом училища имени Щукина… Что было дальше, мне неведомо, поскольку я должен был сразу после акта приветствия вернуть арендованную лошадь в цирк. Но я, гарцуя по Москве, долго еще слышал громовые перекаты празднования. Мне рассказывали, что на каждой ступеньке лестницы, ведущей в зрительный зал, стоял студент в гусарской форме, с шашкой наголо — достали же, когда хотели! Слышались приветствия.
Да здравствует Борис Захава — Учитель, ректор и отец!
Среди приветствий произносились цитаты из ранней (первой) редакции «Принцессы Турандот».
Назовите слова, оканчивающиеся на «а», — Захава, Корова, Халва!
И многое другое. На юбилее присутствовали представители всех театров и учебных театральных заведений Москвы. И не только Москвы. Такой был задуман грандиозный праздник. Он был ответом на то унижение, которое привелось испытать Захаве!