И что примечательно, главным действующим лицом в устроительстве юбилея был Владимир Георгиевич Шлезингер, блестящий организатор, большой мастак по этой части. В то время он уже числился среди первых педагогов училища, ставил прекрасные спектакли. Особенно ему удавались музыкальные постановки. В частности, учебный спектакль «Три мушкетера», завязанный на пластике, вокале, музыке, был исполнен студентами с удивительным изяществом. Фрагменты из этого спектакля украсили юбилей Бориса Евгеньевича Захавы. Шлезингер был неподражаемым организатором такого рода карнавальных зрелищ с элементами веселого и в то же время торжественного капустника. Зрители помнят, наверное, его искрометную постановку комедии французского автора «Будьте здоровы», которая идет в театре Вахтангова около двадцати лет! Шлезингер тогда только начинал разворачиваться как режиссер-постановщик. А «Мещанин во дворянстве» Мольера, поставленный сначала на учебной сцене с моим выпускным курсом, а затем перенесенный на подмостки нашего театра со мной в главной роли!
Так что я могу представить, как он смог организовать юбилейный праздник Захавы, о котором долго помнили все участники, да и все зрители. Собственно, зрителей, как таковых, не было. Все, так или иначе, были вовлечены в единый круг веселого юбилейного торжества.
Глава пятнадцатая
Профессиональная этика Евгения Багратионовича Вахтангова. Студент-педагог. Корифеи-педагоги. Д. А. Андреева, Е. Г. Алексеева, Е. Д. Попсова. В. И. Москвин. Мой первый выпуск. Добровольная каторга. Педагогические премудрости. Случай с Нечаевой. Задачи обучения в театральном вузе. Шлезингер — зав. кафедрой. Приглашение на должность ректора. Ректор училища. Хозяйственные проблемы. Попытка коммерции. «Шале». Поездка на учебно-театральный конкурс в Венесуэлу.
Когда я думаю о вахтанговском театре, то главное, что всегда поражало меня — это то, что все всегда восторженно говорили о Евгении Багратионовиче Вахтангове. О каком-то его мистическом начале. О его удивительных педагогических возможностях. О его фантастической способности объединить коллектив и внушить ему такую безмерную любовь к искусству, что он смог пронести ее через всю жизнь.
Когда я пришел в театр, им, вкусившим счастье соприкосновения к творчеству самого Вахтангова, было уже за сорок. И, помню, никто из них никогда не говорил о Вахтангове небрежно. Всегда рассказ о нем, как о педагоге или режиссере-постановщике, они вели в превосходной степени. О Вахтангове-актере говорилось мало, очевидно, не было для этого оснований. Я все время пытался понять: на чем основывается этот гипноз, это массовое внушение? И однажды Александра Исааковна Ремизова пролила свет на это, рассказав мне такой случай.
Она училась в студии, будучи совсем молодой девчонкой. И однажды в чем-то провинилась, позволила себе какое-то отступление от тех этических правил, которым Евгений Багратионович уделял огромное внимание и без которых, как считал он, невозможно настоящее творчество. Вахтангов вызвал Ремизову к себе. Она рассказывала, что жутко тряслась, когда шла на «расправу».
Вахтангов сидел в полумраке кабинета. На столе горела свеча. Когда Ремизова вошла, Евгений Багратионович молча, жестом, предложил ей сесть. Она села. И сидела минуту, другу, третью… Пауза была невыносимо тягостной.
Потом Вахтангов тихо сказал:
— Вы осознали свой поступок?
Она ответила:
— Да.
И на этом «расправа» закончилась. Он ее отпустил. Вот таким методом воспитывал Евгений Багратионович. Хотя, наверное, у него были и другие.
Были и иные восприятия Вахтангова. Например, Алексей Дикий, его соратник, который знал Вахтангова еще по первой студии, говорил:
— Что вы делаете из Женьки романтика! Он, Женька Вахтангов, картежник!
Я застал еще некоторых старых вахтанговцев, работавших с Евгением Багратионовичем с самого начала: Ксению Ивановну Котлубай и Ксению Георгиевну Семенову. У Семеновой я учился сценической речи. Всякие были у них взаимоотношения. И романтические — в том числе.
Но та когорта вахтанговцев, которая к моменту моего прихода в театр составляла основу театра Вахтангова, несла в себе обожание по отношению к Евгению Багратионовичу. Они воспринимали его и помнили, как гения.
Все это не проходило мимо моего внимания. Меня на этом воспитывали в училище. И когда я стал преподавать, эстафета вахтанговского служения искусству в душе была принята мною безоговорочно. Я сразу понял, что система воспитания по Вахтангову это не просто обучение профессиональным сценическим приемам, что в основе лежит глубокое нравственное начало. Стремление Вахтангова к празднику бытия, к искрометной театральности, к раскрепощению человеческого духа невозможно без всестороннего развития личности. Утверждение радости бытия, как основы жизни человека, и необходимость приобщения к этой гармонии всех людей — апофеоз этических и театральных воззрений Учителя.