Гунни взглянула на дверную табличку и, словно зачитывая начертанные там строки, произнесла: "_Оставь надежду всяк сюда входящий_".
- Нет, наоборот, - прошелестела Афета. - Живи надеждой.
Жужжание и лязг остались позади.
Я спросил:
- Здесь меня научат, как добыть Новое Солнце?
- Тебя не нужно учить, - ответила Афета. - Ты уже вынашиваешь в себе знание и разрешишься им, как только подступишь к Белому Фонтану настолько близко, что осознаешь его существование.
Я посмеялся бы над ее странной манерой речи, если бы абсолютная пустота зала, куда мы вошли, не гасила любое веселье. Он был просторнее, чем Палата Слушаний, его серебряные стены смыкались наверху огромным сводом, следуя той траектории, какой летит брошенный в небо камень; но он был пуст, совершенно пуст, если не считать нас, шептавшихся у его дверей.
- "Оставь надежду..." - повторила Гунни, и я понял, что она слишком напугана, чтобы обращать внимание на Афету или на меня. Я обнял ее за плечи (хотя этот жест выглядел несколько несуразно по отношению к женщине моего роста) и попытался успокоить, тем временем соображая, какой глупой она должна быть, чтобы успокоиться именно теперь, когда совершенно ясно, что я могу сделать для нее не больше, чем она сама.
- Среди нас была девушка, - продолжала Гунни, - которая часто так говорила. Она не оставляла надежду вернуться домой, но мы ни разу не причалили в ее времени, а потом она умерла.
Я спросил у Афеты, как я проникся этим знанием, не осознавая его.
- Цадкиэль передал его тебе, пока ты спал, - объяснила она.
- Хочешь сказать, он приходил в твой дом прошлой ночью? - спросил я, только потом сообразив, что Гунни неприятно это слышать; Ее мышцы напряглись, она сбросила мою руку с плеч.
- Нет, - ответила Афета. - На корабле, я полагаю. Не могу сказать точно, когда.
Тут я вспомнил, как Зак склонялся надо мной в том потайном уголке, который Гунни нашла для нас, - Цадкиэль, преобразившийся в дикаря, какими мы, его прообразы, были когда-то.
- Идемте же, - позвала Афета. Она повела нас вперед. Я ошибался, заключив, что зал абсолютно однообразен; на его полу имелась большая черная площадка. Серебряные блики со сводчатого потолка падали на нее там, где были заметнее всего.
- У вас обоих есть те ожерелья, которые носят матросы?
Слегка удивившись, я нащупал свое и кивнул. Гунни сделала то же самое.
- Наденьте их. Скоро вы окажетесь без воздуха.
Только тут я понял, что, представляет собой эта искрящаяся чернота. Я вынул ожерелье, сомневаясь, если честно, работает ли еще каждая из соединенных вместе призм, надел его и шагнул вперед, ведомый любопытством. Моя воздушная оболочка двинулась со мной, и я перестал ощущать колебание воздуха снаружи; но я видел, как штормовой ветер, которого я не чувствовал, трепал волосы Гунни, пока она не надела свое ожерелье; зато странные волосы Афеты не колыхались, как волосы смертной женщины, а развевались точно знамя.
Эта чернь была пустотой; и пока я шел к ней, она поднималась, словно почувствовав мое приближение, и вскоре обернулась шаром.
Тут я попытался остановиться.
В тот же миг Гунни оказалась рядом со мной, тоже борясь с притяжением, и ухватилась за мою руку. В центре шара, прямо как на картине, которую я видел на борту, находился корабль.
Я написал, что попытался остановиться. Это было трудно, и вскоре я уже не мог сопротивляться. Возможно, пустота имела поле тяготения, под стать планете. Или попросту давление ветра на воздух, неподвижно стоявший вокруг, было таким сильным, что меня неудержимо тянуло вперед.
Может быть, это корабль распространил на нас свою власть? Если бы я осмелился, то написал бы, что меня притягивала моя судьба, но Гунни не могла идти на поводу у той же судьбы, хотя, вероятно, ее, отличный от моего, жребий тянул ее в ту же сторону. Ведь если бы это был просто ветер или подспудное тяготение материи к материи, почему тогда Афету не унесло вместе с нами?
Предоставлю тебе, читатель, размышлять на эту тему. Как бы то ни было, меня затягивало, и Гунни тоже; и я видел, что она летит в пустоту вслед за мной, вертясь и вращаясь, как вертелась и вращалась вся вселенная; видел ее, как один листок, подхваченный весенней бурей, может видеть другой. Где-то за нами или перед нами, над нами или под нами, образовался большой круг света, диск, совершающий неистовый круговорот, лунообразное нечто, если только можно вообразить луну опалово-белого цвета. Гунни мелькнула на фоне него раз или два, перед тем как затерялась в усыпанной алмазами черноте. (А однажды мне показалось - и все еще кажется, когда я вызываю в памяти эту безумную картину, - что я заметил лицо Афеты, выглянувшей из этой луны.)
На следующем сумасшедшем повороте уже не Гунни, а это ослепительно белое пятно затерялось где-то между миллиардов солнц, взирающих на меня. Зато неподалеку возникла Гунни, и я увидел, как она вертит головой, высматривая меня.
Не потерялся и корабль; на самом деле он был так близко, что я уже мог разглядеть матросов, снующих в снастях. Возможно, мы все еще падали. И уж наверняка мы двигались с огромной скоростью, ибо сам корабль скорее всего мчался из одного мира в другой. Но ощущение скорости пропадало, как исчезает ветер, когда быстрая шебека обгоняет шторм в Океане Урса. Мы плыли так лениво, что если бы я не доверял Афете и иерархам, то испугался бы, что мы вообще никогда не догоним корабль и навеки затеряемся в этой бесконечной ночи.
Вышло иначе. Кто-то из матросов заметил нас, и мы видели, как он прыгал от одного товарища к другому, махая руками и указывая в нашу сторону, пока не сближался с ними настолько, что их воздушные оболочки соприкасались, позволяя им объясняться при помощи речи.
Затем нагруженный чем-то матрос уверенными ловкими прыжками поднялся на ближнюю к нам мачту, встал на самую верхнюю рею и, вынув из своего свертка лук и стрелу, натянул тетиву. И вот уже стрела полетела в нашу сторону, вращаясь и волоча за собой почти неразличимый серебряный линь, не толще нити.
Стрела прошла между Гунни и мной, но я отчаялся поймать спасательный трос; Гунни же повезло больше, и она, схватившись за него и преодолев некоторое расстояние по направлению к кораблю (коренастый матрос помогал ей, вытягивая трос с другой стороны), взмахнула линем, как погонщик кнутом, так, что по нему побежала словно живая продольная волна, которая поднесла трос достаточно близко, чтобы я смог вцепиться в него.