- Мне нечего тебе дать. Солдаты отобрали у меня деньги при аресте.
- А я не за этим пришел. - Он привстал и порылся в одном из карманов своих рваных штанов. - Вот, возьми. - Он протянул ладонь; на ней лежало несколько истертых медных монет незнакомой чеканки. - Сможешь попросить лишку еды или еще чего-нибудь.
- Ты и так принес мне еды, а я ничего не дал тебе взамен.
- Возьми, - повторил он. - Я их дарю. Тебе они могут пригодиться.
Я не протянул за деньгами руку, и тогда он бросил их сквозь решетку и скрылся в конце коридора.
Подобрав монеты, я ссыпал их в один из своих карманов, озадаченный, как никогда в жизни.
Снаружи с наступлением вечера похолодало, а бойница оставалась открытой. Мне удалось сдвинуть с места тяжелую линзу и задраить отверстие. Широкие гладкие фланцы немыслимой формы явно предназначались для защиты от пустоты.
Доедая хлеб с сыром, я вспоминал возвращение к Урсу на шлюпе и мое торжество на борту корабля Цадкиэля. Как было бы чудесно, если б эта старая Башня Сообразности отправилась в стремительный полет между звезд! И в то же время я ощущал нечто зловещее, как во всем, что предназначено для одних, высоких целей, но используется для целей иных, постыдных. Я возмужал здесь, ни разу не испытав ничего подобного.
С хлебом и сыром вскоре было покончено, и я, завернувшись в накидку, подаренную мне офицером, прикрылся ладонью от света и постарался уснуть.
Утро принесло мне новых гостей. Явились Хаделин и Бургундофара в сопровождении высокого подмастерья, который отсалютовал им своим оружием и оставил их у двери камеры. На моем лице, несомненно, читалось крайнее удивление.
- Деньги творят чудеса, - объяснил Хаделин; его кривая усмешка ясно говорила о размерах внесенной суммы. Интересно, скрыла ли от него Бургундофара деньги, заработанные на корабле, или он уже мысленно положил их в свою копилку?
- Я должна была увидеться с тобой еще раз, и Хаделин устроил мне эту встречу, - произнесла Бургундофара. Она попыталась сказать что-то еще, но слова застряли у нее в горле.
- Она хочет, чтобы ты простил ее, сьер, - вставил Хаделин.
- За то, что ты ушла от меня к нему, Бургундофара? Тут нечего прощать; у меня не было прав на тебя.
- За то, что я выдала тебя, когда вошли солдаты. Ты видел меня. Я знаю, что ты меня видел.
- Да, видел, - сказал я, припоминая.
- Я не подумала... Я слишком боялась...
- Боялась меня?
Она кивнула.
- Тебя все равно бы взяли, - вмешался Хаделин. - Кто-нибудь другой бы выдал.
- Ты? - спросил я.
Он покачал головой и отошел от решетки.
Когда я был Автархом, просители нередко падали передо мной на колени; сейчас на колени опустилась Бургундофара, и это казалось жутко неестественным.
- Я должна поговорить с тобой, Северьян. В последний раз. Я потому и пошла за солдатами к причалу в ту ночь. Ты простишь меня? Я не сделала бы этого, если бы не страх...
Я спросил, помнит ли она Гунни.
- Конечно! Ее и корабль. Но все это сейчас точно сон.
- Она была тобой, и я многим ей обязан. Ради нее - ради тебя - я прощаю тебя. Сейчас и всегда. Ты понимаешь?
- Кажется, да, - ответила она и в тот же миг просветлела, словно внутри ее зажегся огонек. - Северьян, мы отправляемся вниз по реке, в Лити. Хаделин часто заплывает в те края, и мы купим там себе дом, где я стану коротать дни, когда уже не буду ходить с ним на "Альционе". Мы хотим обзавестись детьми. Когда они подрастут, можно, я расскажу им о тебе?
И тут произошло нечто странное, хотя тогда я решил, что всему виной лишь лица - ее и Хаделина: пока она говорила, я вдруг ясно увидел ее будущее, как мог бы предвидеть будущее какого-нибудь цветка, сорванного в саду Валерией.
- Вполне возможно, Бургундофара, - обратился я к ней, - у тебя будут дети, как ты мечтаешь; если так, рассказывай им обо мне все, что захочешь. Не исключено, что когда-нибудь в будущем ты пожелаешь снова найти меня. Если станешь искать, то, вероятно, найдешь. А может быть, и нет. Но если все же отправишься на поиски, помни: ты ищешь не по моему наущению и не потому, что я посулил тебе успешное завершение поисков.
Они ушли, и я задумался на миг о ней и о Гунни, которая была когда-то Бургундофарой. Вот говорят, мужчина храбр, как атрокс, а женщина (например, Бургундофара) красива, точно роза. Но для верности у нас не нашлось подобного сравнения, поскольку ни одна известная нам вещь не обладает истинным постоянством - или скорее потому, что настоящая верность заключена не в типичном образце, а в отдельно взятой личности. Сын может хранить верность отцу или пес - хозяину, но не в общей своей массе. Теклой я изменял моему Автарху, а Северьяном - моей гильдии. Гунни была верна мне и Урсу, но не своим товарищам; и мы, вероятно, не можем ввести какой-либо образчик верности в поговорку лишь потому, что верность в конечном счете это выбор.
Как все же странно, что Гунни должна плавать по пустынным морям времени, чтобы снова стать Бургундофарой! Поэт, наверно, изрек бы, что она ищет любви. По-моему, она гналась за миражом, делавшим любовь чем-то большим, чем она есть на самом деле; но мне хотелось бы верить, что она стремилась к некой более возвышенной безымянной любви.
Вскоре явился еще один посетитель, хотя "явился" - не то слово, ибо я не мог видеть его лица. Шепотом, донесшимся, казалось, из пустого коридора, он спросил:
- Ты - чародей?
- Если угодно, - ответил я. - А кто ты и где ты?
- Я - Каног, студент. Я в соседней камере. Слышал, как ты разговаривал с мальчишкой, а потом, только что - с женщиной и капитаном.
- Давно ты здесь, Каног? - спросил я, надеясь получить от старожила несколько полезных советов.
- Почти три месяца. Схлопотал смертный приговор, но не думаю, что его приведут в исполнение. После такой длительной отсрочки - вряд ли. Должно быть, старая фронтисерия вступилась за свое заблудшее чадо. По крайней мере я надеюсь на это.
На своем веку я достаточно наслушался подобных бредней; удивительно, что они не претерпели никаких изменений.
- Ты, должно быть, уже хорошо знаком со здешними порядками, предположил я.
- Ну, в общем, как и говорил тебе мальчишка, все не так уж и плохо, если у тебя водятся деньжата. Я раздобыл себе бумагу и чернила, так что теперь пишу стражникам письма. К тому же мой друг принес мне кое-какие книги; если меня продержат здесь подольше, я выйду знаменитым ученым.