– Должно быть, для вас это не очень удобно, – сказал я, глядя куда-то в море.
– Для нас, но не для меня лично. Если ты думаешь, что я какая-нибудь начальница или хранительница вашего Урса, оставь эту мысль. Она в корне ошибочна. Кстати, представь себе, что мы хотим сыграть в шахматы на доске, клетки которой – лодки, плавающие в этом море. Мы делаем ход, но в это самое время лодки двигаются, составляя новую комбинацию, и для того, чтобы сделать новый ход, нам приходится перебираться с лодки на лодку, а это занимает немало времени.
– И с кем вы играете? – спросил я.
– С энтропией.
Я перевел взгляд на нее.
– Говорят, что в этой игре невозможно выйти победителем.
– Мы знаем.
– Текла и вправду жива? Жива не только во мне?
– Здесь? Да.
– А если я возьму ее с собой на Урс, она сможет жить там?
– Тебе не позволят.
– Тогда я не стану спрашивать, смогу ли я остаться здесь с ней. На этот вопрос ты уже ответила. Не больше дня после того, как все будет кончено, сказала ты.
– А ты бы остался с ней здесь, если бы это было возможно?
На миг я задумался.
– И оставить Урс замерзать во мраке? Нет. Текла не была хорошей женщиной, но…
– Не была хорошей по чьим меркам? – переспросила Афета. Не дождавшись ответа, она добавила: – Я серьезно спрашиваю. Ты можешь думать, что мне все известно, но это не так.
– По ее собственным. Я хочу сказать, если только найду нужные слова, что она – как, впрочем, все экзультанты, за очень редким исключением, – ощущает некую ответственность. Меня всегда поражало, как она, столькому научившись, придавала этому так мало значения. Так было, когда мы разговаривали с ней в ее камере. Много позже, когда я уже несколько лет пробыл Автархом, я понял – все потому, что она знала о чем-то лучшем, о том, чему она училась вплоть до своей смерти. Слабое, конечно, объяснение, но мне, похоже, не выразиться яснее.
– Попытайся. Мне бы хотелось послушать.
– Текла отдала бы жизнь за того, кто невольно зависим от нее. Потому-то Ханна и поймала для меня Зака этим утром. Ханна увидела во мне что-то от Теклы, хотя наверняка знала, что я не Текла.
– Но ты сказал, что Текла не была хорошей.
– Быть хорошим означает много больше. Она тоже прекрасно понимала это.
Я умолк, глядя на белые гребешки волн в темноте между лодками и пытаясь собраться с мыслями.
– Я хотел сказать, что научился у нее этой ответственности или же скорее я впитал ее в себя вместе с самой Теклой. Если я теперь предам Урс ради нее, я стану хуже, чем она, а не лучше. А это против ее желания, ведь каждый, кто любит, хочет, чтобы его возлюбленный был лучше его.
– Продолжай, – сказала Афета.
– Я добивался Теклы, поскольку она была гораздо лучше меня и в нравственном, и в социальном отношении, а она – меня, ибо я намного превосходил и ее саму, и ее друзей хотя бы тем, что делал нечто полезное. На Урсе экзультанты, как правило, ничем полезным не занимаются. Они держат в своих руках очень много власти и делают вид, что крайне необходимы; они твердят Автарху, что правят своими пеонами, а пеонам пудрят мозги, будто правят Содружеством. Но в сущности они ничего не делают и в глубине души сознают это. Все они или по крайней мере лучшие из них боятся применить свою власть, зная, что не смогут воспользоваться ею мудро.
Несколько белых морских птиц с огромными глазами и клювами, похожими на мечи, пронеслись над головой; чуть погодя в волне плеснула рыба.
– Так о чем я говорил? – спросил я.
– Объяснял, почему ты не можешь бросить свой мир замерзать во мраке.
Я вспомнил кое-что еще:
– Ты сказала, что не говоришь на моем языке.
– По-моему, я сказала, что не говорю ни на каком языке. У нас вообще нет языка. Смотри.
Она открыла рот и повернулась ко мне, но тьма не позволила мне определить, не обманывает ли она.
– Как же я слышу тебя? – удивился я. И тут же понял, чего именно она хотела, и поцеловал ее; этот поцелуй убедил меня в том, что она принадлежит к моему роду.
– Ты знаешь нашу историю? – спросила она шепотом, когда мы оторвались друг от друга.
Я пересказал ей то, что поведал мне аквастор Мальрубий, другой ночью и на другом берегу: что в предыдущую манвантару люди того цикла сотворили себе спутников из иных рас, а во время гибели той вселенной последние бежали сюда, на Йесод; что они правят нашей вселенной через иеродулов, которых сами же создали.
Когда я закончил, Афета покачала головой:
– Ты знаешь совсем немного.
Я сказал, что никогда и не предполагал, будто знаю все, но то, что я рассказал, исчерпывает мои познания.
– Ты говорила, что вы – дети иерограмматов, – добавил я. – Но кто же они и кто вы?
– Они – те, о ком ты говорил, те, кто создан по вашему образу расой, родственной вашей расе. Что до нас, то о нашей природе я уже говорила.
Она замолчала, и через некоторое время я попросил:
– Продолжай.
– Северьян, знаешь ли ты смысл слова, которое произносишь? Слова «иерограммат»?
Я сказал ей, что, по моим сведениям, иерограмматами зовут тех, кто записывает веления Предвечного.
– Пока верно. – Она снова замолчала. – Возможно, мы слишком трепещем. Те, кого мы не называем по имени, упомянутые родственники, до сих пор внушают подобные чувства, хотя из всех их творений остались лишь иерограмматы. Ты сказал, им нужны были спутники. Как могли они создать себе спутников, если сами поднимались все выше и выше?
Я признался в своем невежестве; и когда мне показалось, что она уже готова свернуть разговор, я описал ей крылатое существо, которое видел на страницах книги Отца Инира, и спросил, не иерограммат ли это.
Она подтвердила мое предположение.
– Но больше я не стану говорить о них. Ты спрашивал про нас; мы – их ларвы. Знаешь, что такое ларва?
– Да, конечно, – ответил я. – Личинка. Тот же дух, но скрытый под другим обличьем.
Афета кивнула.
– Мы носим их дух, и, говоря твоими словами, пока не достигнем их высокого положения, должны носить маску – не настоящую маску, какие носят наши иеродулы, а внешность твоей расы, рода, чей облик рекомендован нашими родителями – иерограмматами. Но мы не иерограмматы и не копируем вас доподлинно. Ты уже давно слушаешь мой голос, Автарх. Послушай же теперь вместо него мир Йесода и скажи мне, что ты слышишь помимо моих слов, когда я говорю с тобой. Слушай! Что ты слышишь?
Я не понимал.
– Ничего. Но ты женщина, ты человек…
– Ты ничего не слышишь, потому что мы говорим тишиной, как вы – звуком. Все сподручные шумы мы преобразуем, удаляя ненужные и выражая свои мысли при помощи тех, что остаются. Вот почему я привела тебя сюда, где постоянно шумит прибой; и оттого у нас так много фонтанов и деревьев, которые шелестят листвой на ветру с нашего моря.
Я едва слышал ее. Что-то огромное и яркое – луна, солнце – поднималось над горизонтом, объект странной формы, пронизанный светом. Словно какое-то золотое зерно парило в воздушном пространстве этого немыслимого мира, поддерживаемое в вышине миллиардом черных нитей. Это был корабль; и солнце по имени Йесод из-за горизонта осветило его гигантский корпус так, что отраженный свет почти сравнялся по мощи с дневным.
– Смотри! – закричал я и повернулся к Афете.
– Смотри, смотри! – откликнулась она, указывая на свой рот. Я взглянул и наконец увидел: то, что я принял за ее язык, когда мы целовались, было лишь выступом плоти, выдававшейся из ее неба.
20. ЗАВИТОК
Я не могу сказать, как долго корабль висел в небе. Разумеется, не дольше одной стражи, впрочем, время слилось для меня в один краткий миг. Пока он оставался там, в вышине, я был слеп ко всему прочему; поэтому я совершенно не замечал Афету. Когда же корабль скрылся за горизонтом, я увидел, что она сидит на камне у самой воды и смотрит в мою сторону.