Сотню раз я прокручивал в памяти свои бегства и переделки во Второй Обители – и Теклой, и Северьяном и Теклой в одном лице, и Старым Автархом. Я не мог восстановить нужного момента – и все же он был; и тогда на ходу я начал рыться в тех сумеречных жизнях, что лежат за последней, в воспоминаниях, о которых я, наверное, и не заикался в этой повести, чем глубже, тем более смутных и странных, тянущихся, быть может, к Имару или еще дальше, в Легендарный Век.
Но сквозь все эти призрачные жизни – и несравнимо более живая, как во всех подробностях, вплоть до выражения глаз просматривается гора, когда лес у ее подножия погружается в зеленую дымку, – мчалась белая звезда, иначе говоря – я сам. Я был и там и видел перед собой внешне еще очень далекое (хотя я знал, что оно гораздо ближе, чем кажется) багровое солнце, которому спустя множество веков предстояло обернуться моей гибелью и моим апофеозом. По обе стороны от него доблестный Скальд и угрюмая Вертанди смотрелись никчемными лунами. Черная как ночь точка Урса ползла поперек его лика, почти незаметная на крапчатой поверхности; и в последние мгновения этой ночи под землей блуждал я, смущенный и теряющийся в догадках.
42. ДИНЬ-ДИНЬ-ДОН!
Проникая во Вторую Обитель, я едва ли знал, куда именно направляюсь. Или скорее навряд ли сознавал это; но, как выяснилось впоследствии, неосознанно я направил свои стопы именно к Гипогею Амарантовому. Мне хотелось узнать, кто сейчас сидит на Троне Феникса, и, если удастся, самому заявить права на него. Когда явится Новое Солнце, нашему Содружеству не помешает правитель, который бы понимал, что происходит, – так я думал.
Одна из дверей Второй Обители открывалась за бархатные гобелены, висевшие за троном. Я запечатал ее собственным словом в первый год своего правления; и я же завесил тесное пространство между гобеленами и стеной колокольчиками, дабы ни одна живая душа не могла пройти здесь незаметно для того, кто восседает на троне.
Дверь по моей команде отворилась легко и бесшумно. Я прошел и закрыл ее за собой. Маленькие колокольчики, подвешенные на шелковых нитях, чуть слышно звякнули; над ними большие колокола, к чьим языкам были привязаны те нити, зашушукали бронзовыми голосами и уронили вниз крупные хлопья пыли.
Я застыл на месте, прислушиваясь. Наконец колокола смолкли, но не прежде, чем в их перезвоне я различил смех крошки Цадкиэль.
– Что это звенит? – спросил старушечий голос, надтреснутый и тонкий.
Ей ответил низкий мужской голос. Но я не смог разобрать слова.
– Колокола! – воскликнула старуха. – Мы слышали колокола. Ты, наверное, оглох, хилиарх, раз смеешь утверждать обратное.
Сейчас я и вправду пожалел, что не прихватил батардо, которым мог бы прорезать гобелен и подглядеть в щелку; снова раздался низкий голос, и мне пришло вдруг в голову, что сходное желание да острый нож в придачу могли оказаться у кого-нибудь еще, кто стоял когда-то на моем месте. Я провел по гобелену пальцами.
– Говорят тебе, звонили колокола! Пошли кого-нибудь разузнать.
Разрезов, похоже, было немало, ибо я почти сразу же нашел один, проделанный неизвестным соглядатаем на высоте чуть ниже моих глаз. Приникнув к нему, я обнаружил, что стою шагах в трех правее трона. Мне были видны лишь подлокотник и рука, возлежащая на нем, – тонкая, как у скелета, обтянутая паутиной голубых вен и усыпанная самоцветами.
Перед троном, опустив голову, склонилась фигура, такая огромная, что на миг я принял ее за Цадкиэль, капитана корабля. На спутанных волосах этого создания запеклась кровь.
За ним стоял строй призрачных стражников, а еще дальше – офицер без шлема, чьи знаки отличия и почти совершенно невидимый доспех выдавали в нем хилиарха преторианцев, хотя это, разумеется, был не тот хилиарх, что занимал сей пост во время моего правления, и не тот, которого я снял со столба в эпоху, ныне невообразимо далекую.
Прямо перед троном и, следовательно, почти вне поля моего зрения на резной посох опиралась оборванная женщина. Как только я обратил на нее внимание, она нарушила молчание:
– Они звонят, приветствуя Новое Солнце, Автархиня. Весь Урс готовится к его приходу.
– В детстве, – заговорила старуха на троне, – мы только и делали, что штудировали историю. Выходит, мы знаем, что таких пророков, как ты, моя бедная сестра, всегда были тысячи – да нет, сотни тысяч. Сотни тысяч обезумевших нищих, воображавших себя великими риторами и желавших стать столь же великими правителями.