Эата прикорнул полусидя, прильнув щекой к планширу; я решил, что он, должно быть, страшно устал. Глядя на него, я прикидывал, будет ли он думать, что я – фантом, когда проснется?
А кто я такой, чтобы оспаривать его мнение? Настоящий Северьян, – а я не сомневался, что когда-то этот настоящий Северьян действительно существовал, – давным-давно исчез среди звезд. Я взглянул на них, пытаясь отыскать его.
Вскоре я осознал тщетность своих усилий, и не потому, что его там не оказалось (ведь он все-таки был), а потому, что Ушас отвернулась от него, скрыв его и многих других за горизонтом. Ибо наше Новое Солнце – лишь звезда среди мириад звезд, хотя, наверное, теперь, когда ни одна из них, кроме него, не видна днем, люди забудут об этом.
Несомненно, с палубы корабля Цадкиэля наше солнце так же прекрасно, как и все остальные. Я продолжал смотреть на небо, зная, что никогда не найду того Северьяна, который не был сном Эаты, и наконец понял, что ищу корабль. Я не нашел и его, но звезды были так восхитительны, что я не пожалел затраченных усилий.
В коричневой книге (ее уже нет со мной), в книге, которая, без сомнения, уничтожена вместе со многими миллионами других в так называемой библиотеке мастера Ультана, имелась сказка о великом святилище, закрытом усыпанной алмазами занавесью, дабы люди не погибли, узрев лик Предвечного. По прошествии многих веков Урса один смельчак пробрался в тот храм, перебил охрану и сорвал занавесь ради алмазов, которыми она была расшита. Маленькая комнатка, обнаруженная им за занавесью, оказалась пуста – так по крайней мере говорится в сказке; но, выбравшись наружу, в ночь, он взглянул на небо, и пламя пожрало его. Как страшно, что мы понимаем наши сказки только тогда, когда сами переживаем их!
Возможно, всему виной воспоминание об этой сказке. Быть может – просто мысль об утонувшей библиотеке, последним мастером которой, я уверен, стал Киби, наверняка погибший в ее стенах. Как бы то ни было, факт гибели Урса вдруг встал передо мной с небывалой прежде ясностью и вселил в меня ужас, который я не испытал даже при виде разрушенного домика с уцелевшей печной трубой, хотя и то зрелище наполнило меня диким страхом. Лесов, в которых я охотился, больше нет, ни одного дерева, ни одного сучка. Миллионы маленьких селений, взрастившие миллионы Мелито и пославшие их на север, вооружив искренностью и скромной отвагой, просторные пампы, откуда прискакала галопом Фойла со своим копьем и чистыми помыслами, – все пропало, не оставив после себя ни корешка, ни травинки.
Мертвый ребенок, убаюкиваемый волнами, казалось, поманил меня к себе. Увидев его, я понял, что есть лишь один способ искупить содеянное. Волна звала меня, звал мертвый ребенок, и, не переставая твердить себе, что у меня не хватит воли расстаться с жизнью, я почувствовал, как планшир выскальзывает из моих рук.
Вода сомкнулась надо мной, но я не утонул. Я понял, что могу дышать этой водой, но не дышал. Освещенная Луной, которая сияла теперь, как изумруд, вода колыхалась вокруг меня, точно зеленая трава. Я медленно погружался в бездну, на вид прозрачнее, чем воздух.
Вдалеке маячили темные тени, твари в сотни раз больше человека. Одни казались кораблями, иные – тучами; одно являло собой живую голову без тела, у другого имелась тысяча голов. Вскоре они затерялись в зеленой дымке, и под собой я увидел равнину из ила и грязи, посреди которой возвышался дворец, больше нашей Обители Абсолюта, хоть и лежащий в развалинах.
Тогда я понял, что умер и что смерть для меня – не избавление. Еще через мгновение я понял так же, что сплю и что крик петуха, чьи ясные черные глаза уже не проткнут спицами колдуны, разбудит меня и я окажусь на одной постели с Балдандерсом. Доктор Талос поколотит его, и мы отправимся искать Агию и Иоленту. Я предался сну; но, по-моему, я почти прорвал Завесу Майи, великолепный круговорот образов, скрывающий конечную реальность.
Затем она вновь предстала невредимой, хотя и колыхалась слегка на ледяном ветру, что дует из Реальности в Сон и уносит нас с собой точно листья. «Дворец», который напоминал Обитель Абсолюта, обернулся моим городом, Нессусом. Он и так был велик, но казался сейчас еще больше; многие участки Стены обрушились, как стена нашей Цитадели, сделав его поистине городом без конца и края. Обрушились и многие башни, кирпичные и каменные стены их раскрошились, как корки гнилых дынь. Теперь косяки макрели шныряли в том месте, где ежегодно в торжественной процессии следовали к собору кураторы.
Я рискнул пуститься вплавь и обнаружил, что и без того уже плыву, что мои руки и ноги совершают ритмические движения безо всякой моей воли. Я остановился, но не всплыл, как ожидал, на поверхность. Влекомый невидимым течением, я увидел под собой русло Гьолла, по-прежнему исчерченное линиями величавых мостов, но лишенное самой реки, чья вода была теперь повсюду. Ныне здесь хранилось все, что некогда пошло ко дну, сгнившее и поросшее зелеными вьющимися водорослями – потерпевшие крушение суда и поваленные колонны. Я сделал глубокий вздох, стараясь выпустить из легких последний воздух, дабы присоединиться к ним. Воздух вырвался пузырями наружу, но холодная вода, занявшая его место, не принесла с собой холода смерти.