Непосредственно «бунтарские» мотивы в стихах Сурикова редки. Все же встречаются и они. Пример — широко популярная в прошлом, да и сейчас не забытая, «Казнь Стеньки Разина» («Точно море в час прибоя...»). Явную нагрузку символики, содержательного иносказания несет, как нам кажется, стихотворение «Ой, дубинушка, ты ухни!..» Трудно предположить, что оно не вызвано к жизни каким-либо особой важности событием, особым кругом впечатлений, — настолько внутренне оно остро, напряженно, от него веет духом запальчивым, боевым. Однако пока оно должно быть отнесено к числу известного рода загадок в поэтическом наследии Сурикова. Определить реальный его адрес и подтекст в настоящее время невозможно. Нужны дополнительные факты и материалы.
Таковы некоторые эпизоды поэтического творчества Сурикова. Но и в целом его стихи, как уже говорилось, ориентированы не на «сильных мира сего», а на пасынков судьбы, на тех, кому сущест вующий уклад жизни не давал покоя и обеспеченности сегодня и не сулил основательных надежд на завтра.
Анонимный рецензент «Отечественных записок», откликаясь на третье издание стихотворений Сурикова, так определял общее на правление, общий дух книги:
«Напоминаем читателю, что стихотворения г. Сурикова доживают до третьего издания. Это факт тем более любопытный, что в них нет ни амуров, ни замысловатых сказок, ни шутовских побасенок, словом, ничего такого, что обыкновенно привлекает массы читателей к сборникам стихов второстепенных, совсем дюжинных и прямо лубочных поэтов. Значит, есть сферы, где требуется облег чить горе слезами, где лирика г. Сурикова, именно его лирика — утешительница заключенных и готовящихся к заключению — есть жданный и желанный гость. Ввиду этого вышеизображенная схема периодов уважения к лирике требует еще каких-то поправок. Каких, мы не знаем, кроме разве той, которую народ выразил поговорками: «от тюрьмы да от сумы не отрекайся» и „все мы под богом ходим“». [2]
Как видно, рецензент по праву считал основной аудиторией поэзии Сурикова тех современников, которым неприютно было на родной земле, тех, у кого не находилось оснований отрекаться от «тюрьмы да от сумы», кто всегда «ходил под богом», ибо не мог надеяться на другого защитника.
На самом деле, в каких отношениях к богу находятся герои Сурикова и сам он? Насколько крепок был в их глазах этот защитник? В стихах часто молятся, поминают бога. Но такие детали, разумеется, ничего еще не говорят о существе дела, о мировоззрении Сурикова. Все-таки авторы работ о нем, появившихся в более или менее недавние годы, с уверенностью и особым неудовольствием отмечали наличие «религиозных мотивов» в его поэзии.
Однако вспомним, например, стихотворение «В воздухе смолкает...» (1866), которое не включалось ни в один из сборников Сурикова последних лет:
Очевидно, что это стихотворение свободно от религиозной патетики; напротив, оно содержит явный упрек «божьему миру» в несовершенстве, неустанных людских терзаниях. Конечно, подобным строкам далеко до богоборческого пафоса, скажем, Тараса Шевченко. Но чрезвычайно далеки они также от религиозного умона строения.
Интересно, что в первом сборнике стихотворений поэта «В воздухе смолкает...» завершалось еще одной строфой:
При переиздании Суриков снял эту строфу — быть может, окончательно потеряв надежду на такое «ниспослание».
В стихотворении «Работники» поэт вместе со своим героем терзается сомнением: