- Как вас зовут, дочери священного оленя?
Надо же, она даже назвала девочек родовым именем. Быстро прожевав, старшая ответила:
- Меня Оленушкой зовут сызмальства, а её - она кивнула на младшенькую, - её Снежкой кличут. А тебя, матушка, как называть?
- Зовите меня Мариной[1].
Оленушка вздрогнула и широко раскрытыми глазами уставилась на жрицу. И чего она так удивилась? Не уж-то сразу не признала жрицу Мары? Белое с чёрным одеяние, босые ноги - кто ещё мог так пройти по снегу? Как истинного жреца Перуна не обжигает огонь, так и служительницу Мары не донимает холод.
- Да ты ешь, ешь, - усмехнулась женщина. - Остынет еда-то.
Девушка поспешно опустила глаза и снова принялась за угощение. Видимо, вспомнила о правилах приличия. Снежка же спокойно продолжала насыщаться.
Какие же они всё-таки красивые! Глядеть - не наглядеться. Особенно старшая, Оленушка. Здесь довольно темно, так что разглядеть их мудрено, но после трёх дней скитания по лесу я любую без труда не глядя увидеть смогу. Обе тоненькие, как молоденькие берёзки, глаза у обеих огромные - в половину лица, и цветом, точно мёд. У Оленушки толстая коса цвета спелого ореха, высокий лоб, узкое лицо. Сама невысокая, гибкая. А уж как глянет своими глазищами - точно всё насквозь видит. Снежка очень похожа на неё. Ещё бы, сестрёнки. Только по младости чуть попухлее, волосёнки - будто золотой пушок, а взгляд - ласковый, доверчивый, проникновенный. Только сейчас немного испуганный. Но вырасти обещает такой же красавицей, как и сестра.
Неожиданно дверь в избу распахнулась, и вошёл... Матерь Лада, кто ж такой-то? Высокий, крепкий, волосатый. Девочки тоже испуганно замерли, а Снежка так едва не нырнула под стол - Оленушка удержала. Но вот гость повернулся, поднял голову, скинул верхнюю одёжу и оказался обычным мужиком, даже скорее стариком. Просто одет в широкую шубу, мохнатую шапку, а ещё весь запорошённый снегом. Ну, чисто Дед Мороз! Даже брови и ресницы снегом присыпаны, не говоря уж о бороде.
- Ну, здравы будьте, девоньки, - зычным, низким голосом произнёс мужик.
- И тебе поздорову, дедушка, - подскочила со своего места старшая, а младшая прижалась к присевшей на лавку Марине. Дед рассмеялся.
- Чего напугались? Я - всего лишь здешний большак[2]. Ничего дурного вам не сделаю. Звать меня можете дядькой Стояном. А вы издалека ли, милые?
- Да ты в уме ли? - замахала на него руками ведунья. - Посмотри, девоньки уморились совсем. Завтра всё расскажут, а сейчас пусть спать ложатся. Утро вечера мудреней.
В самом деле, совсем разомлевшие от сытной еды, а того пуще - от тепла, сестрёнки стали клевать носом. И это несмотря на недавний испуг. Того и гляди, скоро на полуслове уснут! Особенно маленькая, которая давно уже кулачками тёрла глазки.
Женщина мигом велела девочкам укладываться спать на печь. Вот и славно, им следует хорошенько прогреться, после такой-то прогулке по холодному лесу. За печью послышалось тихое шуршание. Мелькнула неясная тень. В сумраке сверкнули два умных глаза да мелькнула кудлатая борода. Домовой. Он важно кивнул мне, внимательно взглянул на сестрёнок и будто растворился в темноте. Теперь совсем хорошо. При таком защитнике за их покой и здоровье можно вовсе не опасаться - ни одна лихорадка не посмеет сунуться. Вот теперь можно повнимательней осмотреться.
Девочки уснули, едва улеглись. Марина с улыбкой смотрела на них. Стоян, большак их деревни, молча ждал, сидя на лавке. Но ведунья не торопилась. Кое-что следует хорошенько обдумать. Всё это время она отчётливо ощущала ПРИСУТСТВИЕ, а раз ей даже удалось увидеть нечто, похожее на облачко. Какой-то дух, пришедший вслед за сиротками? Скорее всего. Осталось лишь понять, благой он или худой.
- Ты их даже в бане не выпарила, - большак подал, наконец, голос.
- Какая баня!? - фыркнула жрица Мары. - Они на ногах едва держатся. Иль не заметил, что я со свой избы никуда их не выпустила? Завтра сама их выпарю, а покуда пусть поспят.
Вновь тишина. Нетерпение Стояна всё нарастало. Но Марина по-прежнему молчала, будто что-то обдумывала. Мужчина внимательно всматривался в её лицо. Мудрая, сильная духом, красивая. Могущественная. Жрица Мары. Все в этой деревне были обязаны ей жизнью и здравием. А русичи умеют ценить своих благодетелей. Потому уважение, оказываемое ей, вполне заслужено. Однако дальнейшее молчание становилось пыткой.