Януш предложил неожиданный трюк. Он попросил нарисовать герб Арамиса, который был выдуман и воспроизведен Миланом за пять минут, а потом актер почему-то заснул. Проснувшись он помнил только фразу "это все - правда". Януш улыбался и сказал, что если Милан почувствует, что не может поверить в происходящее, то ему достаточно будет представить "свой герб" и вспомнить эту фразу - "это все - правда". А дальше - вера сама придет.
В театре Милан переоделся в костюм мушкетера. Костюм был плохой. Арамиса раздражали машинные швы. По его представлению такой шов не мог быть прочным, да и сама ткань была слишком тонкой и слишком обтягивала фигуру. Накладные плечи сковывали движения рук, что наверняка скажется при поединке. Плащ же вообще не выдерживал никакой критики. Он не мог защитить от ветра, не говоря уже о дожде. Но Арамис привык к лишениям армейской жизни. Так НАДО. Сказал он себе и прицепил на пояс ножны с бутафорской рапирой.
Пристальный взгляд - и через пять минут лезвие стало длинней и тяжелей, гарда зазмеилась ковкой, а обтянутая кожей рукоятка, потертая от частого пользования, перестала раздражать острыми пластиковыми углами.
Неторопясь Арамис спустился на сцену. Ему с двумя друзьями и незнакомым юношей предстояло участвовать в драке против патруля гвардейцев. Оказавшись на подмостках, Арамис несколько удивился от вида кулис и странных ярких свечей, льющих свет сверху. Впрочем, его замешательство было недолгим. Через несколько минут из дымки небытия проступила роща, задняя стена монастыря и пожухлая трава под ногами. Старая чугунная изгородь была поломана и зияла дырами, в которые пролез бы не только человек, но и всадник. Картину дополняли поленница у стены да несколько коричневых холмиков конского происхождения.
В нескольких шагах стояли его друзья.
Надменный Атос, не терпящий возражений и провозглашающий что либо, как истину в последней инстанции. Казалось, что даже слушая короля он не кривит губы и не произносит свое: "Вы несете чушь, мсье. Я даже не потружусь отвечать на нее, так как вы не в состоянии понять мои объяснения", исключительно из-за предписанной вежливости. Впрочем, за друзьями он всегда оставлял право на другое мнение и легко мирился с этим. Просто не нужно было пытаться его переубедить.
Жизнелюб и циник Портос, крупный и неуклюжий на вид, но не обремененный ни каплей жира в своем уже далеко не мальчиковом возрасте.
Против них стоял невысокий подросток в мятых штанах из грубого полотна и с длинной, но какой-то неправильной шпагой. "У нее просто не может быть круглой чашки. Таких чашек не бывает", - подумал Милан, и Арамис, присмотревшись, заметил, что эта гарда выкована из таких мелких полос, что он и принял ее за цельнолитую.
- Я к вашим услугам, - произнес птенец и неуклюжим движением вынул шпагу.
- Всем стоять, - раздался грубый голос, и из-за угла монастыря выбежали гвардейцы. Глаженные красные мундиры явно не могли быть форменными, сапоги были неуклюжими, а шпаги легкими и неопасными.
"Дьявол, как много несоответствий", подумал Милан, и закрыв глаза вспомнил свой родовой герб и спокойный голос Януша: "это все - правда..."
Перед лицом находилась мерзкая рожа с засаленными усами. Пахло от нее чесноком и потом. Рожа выражала, вернее, пыталась выразить надменное спокойствие и издевательство одновременно. Получалось плохо. На дне глаз явственно виделся страх.
- Чего ты на меня уставился, защищайся! - Проорал он вдруг, и перед лицом Арамиса появилась совершенно натуральная шпага.
"А ведь он говорил по-французски", подумал Милан, заученным жестом выхватывая оружие, но встать в стойку не успел, получив ногой в пах.
"Так гвардейцы у Дюма не дрались", - пробежала мысль в голове актера, пока он сгибался к траве - настоящей траве Франции семнадцатого века.
- Арамис, что с тобой! - Раздался незнакомый голос Атоса.
- Вставай, а то ведь и убить могут! - Рассмеялся Портос.
- А ведь действительно убьют. - Понял Милан. Он не сможет противостоять настоящим воякам из войнолюбивой Франции прошлого. Для этого мало быть актером, пусть даже настолько хорошим, что смог оказаться внутри своей роли. Милан закрыл глаза и сжался, как только ему позволял камзол из грубой шерсти.
И тогда над его головой загремела сталь...