— Чулки, кофточку и ничего больше?
Повар отвел глаза в сторону, и заметно обескураженный, зашептал, обдав горячим дыханием:
— Если по правде, то журнальчики веселенькие прихватил. Десяток-другой крестиков. Отказываться не стану, да и ни к чему. Каждому хочется жить. Только курица от себя гребет, и то по недомыслию. Не трогай товар, и в накладе не останешься. — Он настороженно огляделся по сторонам, словно опасаясь, что их услышат. Но этого ему показалось мало. Напоминая слона в посудной лавке, метнулся к двери, опрокинув по дороге табурет и задев стол. Свалилась на пол и, тоненько звякнув, вдребезги разбилась рюмка. Убедившись, что в тамбуре никого нет, вкрадчиво сказал: — Понимаю: сухая ложка рот дерет. Бери две сотенных и уходи! — Еще больше понизив голос, добавил: — Как видишь, я не хочу даром, я тоже понимаю! Лишний рубль в кармане не помешает, в хозяйстве пригодится. — Оттянув рукав халата, бросил взгляд на часы. — Через полчаса отправление. Ни одна живая душа не узнает. Дядя Митя не пентюх… Могила… Клещами слова не вытянешь. И обещаю, честное благородное даю: на этом конец. Разрази меня гром…
Кублашвили отчетливо представил себе, как повар, закрывшись на замок, закладывал брикетом купленные за рубежом крестики, гнусного содержания журналы, подсчитывал будущие доходы. «Хм, — едва заметно усмехнулся, отвечая своим мыслям, — журнальчики, крестики. А только ли они? Быть может, что и похуже».
Повар по-своему расценил эту усмешку.
— Мало? Ну тогда на память о приятной встрече возьми вот, — он поспешно снял с пухлой руки часы. — Золотые! Фирмы «Лонжин». Швейцарские. Антик, дорогуша, а не часы!
Кублашвили ощутил холодок в груди. Сейчас, сию же секунду он изо всех сил разобьет в кровь эту самодовольную толстую рожу. Так саданет, что ни одна больница не примет! Шустовский коньячок! Шашлык по-карски! Две сотенных! Часы фирмы «Лонжин»! Опутать хочешь? Думаешь, все покупается и продается?! Пособником решил сделать?! Да я тебе…
— Заметано, дорогуша, лады? — заглядывая в глаза, подобострастно спросил повар.
Кублашвили сжал кулаки, но тут же приказал сам себе: «Спокойно, Варлам, спокойно! У чекиста должны быть не только чистые руки и горячее сердце, но и холодная голова. Помни: холодная голова!»
Ржавая кочерга
1
Случай с поваром заставил Кублашвили по-новому посмотреть на свою службу. С особой остротой понял он то главное, без чего немыслима мало-мальски успешная работа на КПП.
Человек тащит корзину антрацита. Казалось бы, пускай тащит, тебе-то что до этого? Но если знаешь, что тут, на пограничной станции есть охотники поживиться контрабандой, то уже совсем иначе начинаешь относиться ко всему окружающему. Какая-нибудь, на первый взгляд, мелочь, пустяк, на что другой и внимания не обратит, заставляет задуматься, сопоставить факты, сделать выводы.
Сопоставлять факты, делать выводы. Это только сказать легко, а в жизни не всегда гладко получается. Далеко не всегда. И обязательно надо предостеречь ребят (кто знает, может, среди них есть и будущие пограничники?), чтобы у них не создалось представления: пришел, увидел, победил. Контрабандисты не лыком шиты, проявляют дьявольскую изобретательность.
Кублашвили прошелся по комнате. Заметил на этажерке конверт с круглым почтовым штемпелем и, досадуя на себя, поморщился. Второй день собирается ответить Коле Петрову и никак не соберется. Все! Сегодня же напишет письмо. Обязательно.
Вот же славный он парень! Давным-давно уволился в запас, а сослуживцев помнит. Хоть изредка, а пришлет весточку о себе. Службу на границе забыть не просто. Теперь вот написал, что в Польшу собирается, путевку туристическую получил. По пути остановится на денек, проведает старых друзей.
Кублашвили улыбнулся, представив себе круглое, румяное лицо Петрова, лихой его чуб — предмет особых забот владельца.
А каков Коля сейчас? Может, сразу и не узнаешь. В модном пальто, в сдвинутой на затылок фетровой шляпе, при галстуке. Как на фотографии, которую прислал в прошлом году.
Да-а, после той нашумевшей истории с кочергой несколько дней ходил он, словно в воду опущенный. Болезненно переживал свою промашку. Подобного раньше с ним не случалось. Солдат старательный был, смекалистый. Но верно говорят: век живи, век учись, а от ошибок, будь хоть семи пядей во лбу, никто не застрахован.
Напрягая память, Кублашвили полузакрыл глаза. И словно расступились годы.
…С утра в тот ненастный осенний день у него болела, просто разламывалась голова. Самочувствие отвратительное.
Хотя лечиться он и не охотник, но все же пошел к врачу. Вернувшись в общежитие, выложил на тумбочку у вешалки таблетки и начал раздеваться. Ничего, через несколько минут полегчает. Вот примет лекарство, уснет, и, как заверил доктор, все придет в норму.
Резко зазвонил телефон. Придерживая шинель на одном плече, Кублашвили снял трубку.
— Слушаю вас, — вяло сказал.
— Говорит майор Дудке. Пригласите старшину Кублашвили.
— Я слушаю вас.
— Не узнаю тебя, Варлам Михайлович. Почему такой скучный голос? Захворал, что ли?
«Что-то стряслось», — предположил Кублашвили и наигранно бодро ответил:
— Нет, товарищ майор, все нормально. Это вам показалось.
— Ты сегодня, знаю, выходной, не хотелось беспокоить, но так уж складывается.
— Я нужен, товарищ майор? — спросил Кублашвили, массируя правый висок.
— Нужен — не то слово. До зарезу нужен! Середа, понимаешь, в отпуске, Самофалов, как назло, в командировке, а тут один весьма «именитый» гость изволит пожаловать. Боксер состав ведет!
Кублашвили нахмурился и потер рукой лоб. Вот это новость! Каждый приезд Боксера (так окрестили машиниста за бычью шею и пудовые кулаки), чувствовалось, был связан с преступными махинациями, контрабандой. То звонил кому-то из кабины телефона-автомата, причем весь разговор длился не больше минуты. Две-три фразы — и вешает трубку. То, вроде бы прогуливаясь, выходил на привокзальную площадь и, прислонившись спиной к газетному киоску, скучающе посматривал на суетливых пассажиров, шумно осаждавших маршрутный автобус. Но едва только все они протиснулись в «Икарус», как Боксер метнулся к машине и вскочил в нее в самый последний момент. Однако вышел он на первой же остановке и на такси умчался в противоположном направлении.
Добрых несколько месяцев о Боксере не было ни слуху ни духу, а теперь этот вот тертый калач снова заявился. И, надо думать, неспроста.
— Сейчас буду, товарищ майор! — коротко сказал Кублашзили.
— Спасибо, дорогой! Выручил.
Запив тепловатой водой из графина таблетку пирамидона с анальгином, Кублашвили, поколебавшись, проглотил еще одну — вернее будет — и вышел на улицу.
В железнодорожный отстойник он поспел вовремя. Позвякивая буферными тарелками, поезд только втягивался на запасный путь.
2
Досмотр вагонов Кублашвили поручил младшим контролерам, сам же, взяв на помощь Петрова, по крутой металлической лестнице поднялся в паровозную будку.
На своем обычном месте, за правым крылом, застыл машинист. Мускулистая рука с массивным золотым перстнем на безымянном пальце небрежно лежала на рычаге реверса, Гладко выбритое лицо было бесстрастно. Ни тревоги на нем, ни беспокойства. В зубах толстенная сигара. Желтые, цвета янтаря, глаза Боксера холодно скользнули по худощавой фигуре Кублашвили; вроде тот был неодушевленным предметом.
На угольном лотке полулежа развалился кочегар, хмурый рыжеватый детина. Глубокие складки от носа к подбородку придавали его лицу еще большую угрюмость. Двигая кадыком и громко чавкая, он уничтожал бутерброды с ветчиной. Рядом на полу стояли две пустые бутылки из-под пива.
На приветствие машинист не ответил, лишь буркнул с насмешкой: