Середа сказал все это для сведения и самым обычным тоном, но Кублашвили показалось, что в голосе его прозвучал укор.
«Ничего, наука на будущее, в другой раз не ускользнет», — успокаивал себя Варлам, хотя промашка невольно омрачала радость и где-то в глубине души осталось недовольство собой.
Долго тогда лежал он, уставившись в чисто выбеленный потолок казармы, снова и снова торжествуя свою первую, пусть маленькую, победу. Интересно, черт возьми, жить, когда знаешь, что ты нужен, приносишь пользу. Такое ощущение, словно выследил хитрого и осторожного зверя, долго и умело заметавшего свои следы.
Уснул Кублашвили уже на рассвете, когда первые солнечные лучи, процеживаясь сквозь тюлевую занавеску, падали на крашеный пол круглыми блестящими пятнышками.
Десяток дней спустя они с Середой досматривали пассажирские вагоны. Было душно. По всему чувствовалось приближение грозы. Ветер вырвался из-за станции и сердито взметывал пыль. Тревожно шелестели растущие вдоль железнодорожного полотна деревья. Сверкали зарницы. Глухо тарахтел гром. По небу быстро бежали темные тучи.
Середа склонился над шлангом экстренного торможения. Сосредоточенное лицо омрачила тень. А быть может, Кублащвили только показалось, потому что тот снова стал, как обычно, невозмутим.
— Придумали! — с усмешкой сказал Середа. — Ничего себе «изобретатели». Смотри вот здесь.
Кублашвили поднял на Середу быстрые глаза.
— Максимыч, прошу тебя, не говори! Сам попробую разобраться.
Середа одобрительно хмыкнул и, отойдя в сторону, достал папиросы из нагрудного кармана синего, туго перетянутого кожаным ремнем комбинезона. Постучал папиросой о крышку коробки. Спичку зажег по-фронтовому, прикрыв ладонями.
«В чем загвоздка? — напряженно думал Кублашвили, и так и сяк рассматривая идущий от вагона к вагону густо запыленный шланг. — Чего-то не хватает, а чего — не соображу. Постой, постой! Где же усики, те самые усики, что регулируют поступление воздуха?»
И еще не вполне уверенный в своем предположении, даже несколько колеблясь, выкрикнул с радостным азартом:
— Тут! — и, выжидательно-испытующе посмотрев на Середу, осторожно добавил, готовя себе путь к отступлению: — Вроде бы тут…
Василий Максимович одобрительно кивнул головой. И тогда Кублашвили, уже нисколько не сомневаясь, вздрагивающими от волнения пальцами, запустил в шланг проволоку. Далеко проволока не пошла…
Первые крупные капли бойко защелкали по крышам вагонов, но Кублашвили, не обращая внимания на дождь, доставал и доставал из шланга золотые монеты.
Его переполняла радость. Он снова на переднем крае, снова помогает разоблачать врагов своей Родины. И хотя здесь, на контрольно-пропускном, не надо пробираться с автоматом в руках сквозь молчаливый, настороженный лес или мглистые болота, но тут тоже граница.
Шашлык по-карски
1
В свое время на заставе Кублашвили освоил мудрую пограничную науку, научился разбираться в самых изощренных, самых запутанных следах. О многом говорили ему и брошенный окурок, и сдвинутый с места камешек, и примятый стебель бурьяна.
«Умение анализировать, наблюдать пригодилось и здесь, на КПП», — записал Кублашвили в конспекте и тут же зачеркнул написанное.
Гм! Анализировать, наблюдать… У ребят может сложиться мнение, что контролер — это герой-одиночка, надеющийся только на свою смекалку, наблюдательность. Но в жизни ведь далеко не так. Один многого не сделаешь. Целая оперативная группа занималась носильщиком, о котором говорил Середа. Задержали носильщика, когда он взял «товар» и поспешил к выходу из вокзала. Наверное, считал себя в полной безопасности, шел довольно ухмыляясь, а тут неожиданно: «Вы задержаны! Следуйте за нами!»
Ночей недосыпали, мокли, не спуская глаз с пособника валютчиков и его хозяев. И все же вывели всю шайку на чистую воду.
Настоящим контролером, что и говорить, становишься не в тот день, когда назначен на должность. А вот если работаешь зачастую без выходных и трудная, беспокойная служба на КПП тебе не в тягость — можешь считать, что не ошибся в выборе профессии; когда, сдав дежурство, не торопишься домой, а словно магнитом тянет тебя к Середе или другому бывалому контролеру (ведь не только в авиации есть ведомые и ведущие) — считай, что ты на месте.
Кублашвили знал, что, размахивая руками на берегу, плавать не научишься. Чтобы научиться плавать — нужно войти в воду. И он, образно говоря, тогда не вылезал из воды. Спал не более шести часов в сутки, остальное время отдавал службе, одной службе. Сколько бессонных ночей, волнений, тревог!
«Ну, хватит предаваться воспоминаниям! Лучше подумай, о чем рассказать ребятам. Может, о той красотке? Или о толстяке из вагона-ресторана?.. А что, пожалуй, оба случая довольно любопытны».
…То дежурство ничем не отличалось от других. Поезда убывали за границу и прибывали с той стороны. Досмотровая группа занималась своим обычным делом. Все шло спокойно, без каких-либо происшествий.
Но вот под высокие своды вокзала со стуком и грохотом прикатил скорый «Берлин — Москва». Поблескивали зеркальные окна, сверкали ярко начищенные поручни вагонов.
Началась обычная процедура. «Пограничный наряд. Прошу предъявить документы… Пограничный наряд. Прошу предъявить документы…»
Беглый осмотр купе — и в следующее. Корректно, сдержанно, без лишних слов.
Первыми из советских людей встречают иностранцев пограничники, и эта встреча должна оставить у гостей хорошее впечатление.
Третье купе… Четвертое… Восьмое…
— Пограничный наряд. Прошу предъявить документы.
В купе были две женщины. Щуплая, лет за семьдесят, старушка с потемневшим морщинистым лицом, и молодая, ослепительно красивая. Строгий темно-синий дорожный костюм еще более подчеркивал ее привлекательность.
«Славная девушка!» — подумал Кублашвили, чувствуя к ней невольную симпатию.
Старушка оказалась на редкость словоохотливой. Пока проверяли ее документы, она успела рассказать, что родилась в деревушке под Гомелем, что сам Гомель казался ей чуть ли не на краю света и она, в ту пору совсем темная и невежественная, допытывалась у бродячего коробейника: «А за Гомелем люди есць?»
Рассказала и о том, что задолго до революции, спасаясь от беспросветной нужды, уехала на заработки в Канаду. Работала по шестнадцать часов в сутки, не щадя себя, в поте лица, но счастья на чужбине так и не нашла. Теперь вот, похоронив мужа, решила вернуться в родные края. Младшая сестра тут есть, племянники… «Умру, то хоть среди своих…»
— Вам еще жить да жить, — сказал Кублашвили. — Тем более, что за Гомелем, как видите, люди есць.
Старушка покатилась со смеху, вытирая выступившие на глазах слезы.
Спутница ее, казалось, не понимающая ни единого слова и до этого с любопытством поглядывающая то на пограничников, то на старушку, тоже рассмеялась. Смех у нее был мелодичный, подобно колокольчику, и Кублашвили подивился, как щедро наделила природа одного человека.
Порывшись в модной кожаной сумочке, девушка достала документы и протянула их старшине. Сделала она это с такой милой, подкупающей улыбкой, что у Кублашвили замерло сердце. Красота девушки очаровывала, давала ей волшебную власть.
Кублашвили раскрыл паспорт. На снимке девушка выглядела, пожалуй, еще очаровательней.
«Эх, попросить бы у нее фотографию!» — мелькнула дурашливая мысль. И почему-то совершенно некстати вспомнился Витька Судаков с его цветными открытками кинозвезд.
Кублашвили уже собрался было вернуть паспорт, но тут одна деталь привлекла его внимание: почему это, пусть едва заметно, на доли миллиметра, не совпадают линии печати, скрепляющей фотографию?
Солдат-первогодок, сопровождавший его, нетерпеливо кашлянул: давай, мол, старшина, поторапливайся! Околдовала, что ли, тебя красотка?