– Гоша, только не делайте удивленных движений руками. Я вас тоже очень уважаю, но, учитывая серьезность игры и высокий процент, мне моя жизнь дорога как память. Хана не переживет мой уход навсегда. Могу вам предложить для крапа фосфорные спички, которые сохранились со времен моего азарта. Прошлый век? Вот видите, я отошел от дел и безнадежно устарел. Гоша, с недавних пор я стал трепетно относиться к жизни и удачу рассматриваю под другим углом. Она как хор в нашей синагоге: голос есть – поешь, а нет – только подпеваешь. Иногда я думаю: «А вдруг я на фронте израсходовал весь ее запас?» Нет, Гоша, я больше не смею рисковать. Единственное, чем я могу вам помочь, – это респектабельно выглядеть, а еще – пожелать удачного крапа на рубашке карт и хорошего зрения.
– Израил Гершевич, я составил себе представление, и как говорил мой покойный папа: «На бога надейся, а на работу все-таки устройся». Так?
– Так, Гоша, именно так, – произнес Израил, опрыскивая клиента кельнской водой из пульверизатора.
Гоша Пик встал с кресла, посмотрел на себя в зеркало и, оставшись довольным своим внешним видом, как и обещал, рассчитался с мастером по двойному тарифу. Уходя из парикмахерской, он оглянулся и, подмигнув на прощанье, весело произнес:
– Как говорите, «израсходовал весь запас»? А я вам по-другому скажу. Если тебе выпадают удача со счастьем, то подбирай их побыстрее, а иначе такое богатство подхватят самые хитрые и расторопные.
Израил покачал головой, глубоко вздохнул и с грустью посмотрел на уходящего, как будто предчувствуя беду.
– Жид вернулся! Изька-жид снова мысли острыми ножницами у людей отрезает. Головы всем чистит, готовит к суду Божьему, чтобы человеки прощение Всевышнего смогли получить красивым видом. Изька старается, а люди не идут к нему, потому что не хотят с грехом расставаться, помыслы свои наружу выпустить.
Израил оглянулся. На тротуаре с гордым видом стоял блаженный Боря Тряпочка. Правую руку с оттопыренным указательным пальцем он вознес к небу, то и дело угрожающе потрясывая ею. В другой руке сумасшедший держал авоську, набитую скомканными газетами, среди которых торчали горлышки пустых бутылок и уголок потрепанной книги. Старый твидовый пиджак свисал с торчащих острых плеч, подчеркивая худобу хозяина, а рваные грязные штаны еле прикрывали синюшные ноги, обутые в резиновые калоши. Свою речь блаженный закончил так же внезапно, как и начал. Потом он подошел к Шерману, заглянул в глаза и, ткнув его тремя пальцами в лоб со словами: «Вот тебе крестное знамение!», тихо поплелся по тротуару, позвякивая при каждом шаге пустыми бутылками.
Пару секунд Израил стоял в оцепенении, почесывая лоб после удара. Опомнившись от происходящего, он забежал в парикмахерскую и, порывшись в чемоданчике, вытащил из него завернутый в платок хлеб, свежие огурцы и пару яиц, которые собрала для него утром заботливая Хана. Разделив пополам обед, Шерман пулей выбежал обратно, чтобы догнать уходящего Борю.
– На, поешь немного.
Боря с безразличием взял еду, сунул в сетку и молча продолжил свой путь. Бездомная собака, одурманенная запахом пищи, тут же подбежала к авоське и поплелась за блаженным, подгрызая на ходу торчащий из дырок кусок хлеба. Израил хотел было отогнать псину, но та мгновенно ощерилась и злобно зарычала, давая понять, что на этом его миссия закончилась.
Не успел мастер зайти в салон, как в дверном проеме показалась миловидная дама.
– К вам можно?
– Конечно, – с тихой грустью ответил парикмахер.
– Вы снова с нами, – улыбаясь, произнесла женщина.
– Лора, куда я без вас? А вы все такая же красавица, и трудности жизни никак не отражаются на вашем внешнем виде.
– Я вас умоляю, еще как отражаются. Вот, посмотрите, во что превратились мои руки от тяжелой работы. А мешки под глазами от недосыпания и беспокойства! Уважаемый Израил Гершевич, хорошо, что вообще жива осталась. Слава богу, фашистов прогнали, и можно спокойно спать, хотя по ночам все равно страшно – хулиганов в городе много. Каждую ночь кого-нибудь грабят или убивают.