Уроки немецкого
Мое открытие Германии оказалось для меня неожиданным, тем более, что случилось оно в весьма зрелом возрасте, когда открытия совершать как будто поздновато. Более тридцати лет странствуя по морям и океанам и объехав почти все задворки планеты, до самого последнего времени я так и не бывал ни разу в Центральной Европе.
Давние мои представления о Германии основывались на двух основных противоположных источниках. Первый — зыбкие воспоминания о немецкой группе Агаты Юльевны из довоенного детства и неожиданно всплывающие в памяти отрывки из стихов Гейне, Гете и Шиллера, которые мы когда-то заучивали в школе на уроках немецкого. Второй, гораздо более основательно засевший в памяти, — война, бомбежки, пикирующие самолеты со сдвоенными черными крестами на крыльях, моя бабушка, закопанная живьем в землю в могилевском лагере уничтожения в 41-м году, метельная блокадная зима с неубранными трупами на улицах Питера. Гора детских ботиночек в Освенциме, где мне довелось побывать в 1966 году. Коричневая фашистская страна, населенная нелюдями, учинившими Холокост и уничтожившими миллионы жизней.
Реальность оказалось иной. Ярким и солнечным днем в начале июля 1996 года наш самолет приземлился в аэропорту Мюнхена. Стараниями моей давней питерской приятельницы Галины. Ковалевой, связанной по работе с немецкими строительными фирмами, я получил официальное приглашение от общества немецко-российской дружбы в Мюнхене выступить с авторским концертом. В программе вечер этот назывался весьма оригинально: «Александр Городницкий — легенда Петербурга».
Приехали мы втроем с Галей Ковалевой и Михаилом Кане и остановились в предместье Мюнхена в доме знакомого Галины Харальда Дзюбы, бывшего крупного руководителя строительства гидротехнических сооружений, пожилого, весьма интеллигентного человека и его обаятельной жены Лиззи.
Сам Харальд в 41-м году был мобилизован в армию и выброшен в составе парашютного десанта под Псковом. Ему однако повезло, — при приземлении он сломал ногу и был госпитализирован. Вылечившись, был послан на Западный фронт, где и попал в плен к союзникам.
Солнечная и светлая Бавария, двухэтажные сельские дома в стиле фахверк с белым низом и черным верхом, окрестные церкви с витыми по-баварски куполами, синие силуэты Альп на горизонте, контактные и доброжелательные баварцы, наконец, сам роскошный Мюнхен со старинными зданиями, которые были стерты с лица земли англо-американской авиацией и снова восстановлены с чисто немецкой педантичностью, — все это никак не вязалось со стереотипом мрачной вражеской страны из моего блокадного детства.
Эти улыбчивые с благородной сединой загорелые пожилые бармены в шортах и тирольских шляпах с пером, радостно, как неожиданно встреченных друзей, приветствующие нас в маленьких горных ресторанчиках и биргартенах, — неужели и впрямь они воевали когда-то на Восточном фронте, жгли города и села, убивали детей и женщин? Да и была ли в самом деле война? Как трудно в это поверить в таком уютном, стабильном и солнечном мире.
Помню, как я удивился, когда Харальд рассказал нам, что они с Лиззи взяли билеты на концерт симфонической музыки, который предполагался через год. «Как можно так все планировать? А вдруг что-нибудь случится?» «А что может случиться?» — удивился он в свою очередь.
Концерт, на который меня пригласили, должен был состояться в центральном концертном зале Мюнхена Гастайг, с немецкой аудиторией. Это очень меня обеспокоило. Ведь все песни исполнялись на русском языке. За несколько оставшихся дней, благодаря героическим усилиям приятеля Галины Петера Шенкеля, знавшего русский язык и оказавшегося прекрасным переводчиком, для десятка основных песен были составлены подстрочные переводы, которые предполагалось размножить и положить на каждое кресло в зале. Кроме того, Петер любезно обещал перед некоторыми песнями дать со сцены их краткую аннотацию на немецком.
Я со своей стороны, вспомнив уроки средней школы, решил во что бы то ни стало хотя бы одной фразой приветствовать немецких зрителей.
Зал в Гастайге, несмотря на так и не спавшую к вечеру жару, оказался полным, и зрители были одеты в вечерние костюмы. Это повергло меня в некоторое смущение, поскольку сам я обрядился в только что купленную по случаю концерта белую рубаху, рукава которой оказались слишком длинными, и прямо за сценой их пришлось срочно подкалывать. Кстати сказать, Петер Шенкель, со свойственной ему эксцентричностью, вообще пришел на концерт в затертом пиджаке и чуть ли не босиком.