Выйдя на сцену, и стараясь не забыть заученную наперед и отрепетированную с Мишей Кане приветственную фразу, я подошел к микрофону и осипшим голосом сказал, как мне представлялось, по-немецки, примерно следующее: «Добрый вечер. Извините, но я не говорю по-немецки. Поэтому мне хотелось бы знать, кто из наших гостей не понимает по-русски. Кто не знает русского языка, поднимите, пожалуйста, руку». Добравшись с запинками до конца фразы, я долго вспоминал последние слова, и вдруг, неожиданно для себя, внезапно прорезавшимся голосом заорал в зал: «Хенде хох, битте!» Зрители дружно засмеялись и подняли обе руки, решив, что я пошутил. После этого вечер был обречен на успех.
Второй раз в том же составе мы приехали в Германию в январе 1997 года, когда живущий во Франкфурте-на-Майне мой приятель Борис Телис организовал мое концертное турне по нескольким городам Германии. За три недели мы объездили не менее десятка городов — от Берлина до Дюссельдорфа: На этот раз аудитория была везде русскоязычная и состояла, как правило, из евреев, принятых в Германии на постоянное жительство в качестве частичной компенсации за Холокост. Меня поразило многообразие великолепных ландшафтов, стремительно пролетавших за толстыми стеклами широких вагонных окон, — пенистый и быстрый Рейн со скалой Лорелеи, лесистые склоны Гарца, суровые замки на вершинах холмов, каналы Гамбурга.
В Кельне мы заехали в гости к Льву Зиновьевичу Копелеву, с которым я был знаком с начала 70-х еще по Москве и Пярну, где он в летнюю пору поселялся неподалеку от уже постоянно жившего там Давида Самойлова.
Известный правозащитник и писатель Лев Копелев, ставший прообразом бывшего майора Рубина в повести Александра Солженицына «В круге первом», действительно в 1944 году в Восточной Пруссии, в бытность свою майором, пытался защищать немецких Женщин от изнасилования. За это он получил срок и сидел вместе с Солженицыным в «шарашке». Впрочем, все это прекрасно описано в его собственной книге «Хранить вечно».
В конце 70-х годов его вместе с женой Раисой Орловой принудительно выдворили из СССР, лишив советского гражданства за правозащитную деятельность и публикации в «Тамиздате».
Я хорошо помню его проводы в Москве, квартиру в большом писательском доме на Аэропортовской улице, которая была обложена стукачами. Под окнами стояла гебешная машина с аппаратурой для прослушивания. Тем не менее масса народа пришла прощаться, — ведь тогда думали, что прощаются навсегда. Когда я вошел, Копелев подозвал меня к себе и обняв своей могучей ручищей, запел «Бригантину». Я, естественно, начал ему подпевать. И тут только заметил, что во второй руке он держит подожженный спичкой советский паспорт и что нас с ним вместе крупным планом снимает немецкое телевидение. «Ну, все, — спекся», — испуганно подумал я, однако песню мы с ним допели до конца.
Лев Копелев был близким другом известного немецкого писателя Генриха Белля, вместе с которым написал работу «Почему мы стреляли друг в друга». В Германии он получил статус почетного гражданина в последние годы работал над Вуппертальским проектом «Немцы в русской культуре за 300 лет и русские в немецкой». Написанная им книга «Святой доктор Гааз» посвящена немцу, который жил в России и лечил заключенных.
Встреча наша в его доме в Кельне в январе 1997 года, к несчастью, оказалась последней. В мае этого же года он внезапно заболел гриппом и скончался из-за осложнения на сердце. Незадолго перед этим в его доме гостил Булат Окуджава, также заболевший гриппом и умерший в Париже. Возможно, что их встреча оказалась роковой.
Хоронили Льва Копелева дважды — первый раз в Германии, а второй — в Москве, где урну с его прахом захоронили на кладбище Донского монастыря. В этот день я написал стихи его памяти.