И я, как разведчик, помимо биографии должна была забыть даже свое собственное имя. И не только я, но и все мои родные. Случайные оговорки мамы и папы, то есть обращение ко мне по имени, что совершенно естественно для родителей, в течение двадцати лет так называвших свое чадо, приводили продюсера в бешенство.
Потом мы с Лёней переехали в московский район Строгино. В комнату в квартире со всеми удобствами! Строгино и сейчас считается достаточно элитным местом — рядом Серебряный Бор и до центра недалеко. Там были и магазины, и универсамы, и рынок, и транспорт удобный. Просто сказка — особенно после Болшева. Нам казалось: мы нашли то, что искали. Но не тут-то было.
К нашей квартирной хозяйке — одинокой молодой женщине с ребенком — постоянно хаживали какие-то мужчины.
Мы целый день отсутствовали. Однажды я вернулась домой с репетиции раньше Лёни. В то время мы работали в знаменитом фольклорном коллективе «Былина». Тыкаю ключом в скважину замка на двери нашей комнаты. Повернуть не могу. Еле-еле отворила дверь. Сразу же забыла об этом эпизоде. Сижу — занимаюсь своими делами. Приходит Лёнька. Озирается вокруг и вдруг спрашивает:
—?А где клавиши?
Лёня делал аранжировки, и ему разрешалось брать домой дорогущий инструмент фирмы «Роланд».
—?Как где? Там, где обычно,— под кроватью,— отвечаю. (Мы его прятали туда, когда уходили из дому.)
—?Там ничего нет.
Мы принялись искать. Инструмента нигде не было. Что делать? «Роланд» был государственный и числился за филармонией! Он стоил бешеных денег. Нам за него никогда в жизни было не расплатиться.
Мы стали тут же звонить руководству. На счастье, все поверили в то, что не мы его украли. Наше состояние говорило само за себя: не поверить нам было невозможно. Нас простили и не заставили ничего выплачивать.
Мы даже в милицию жаловались. Но тех, по-моему, больше интересовало, почему мы живем без прописки: на каком основании поселились у той женщины. Еще пришлось оправдываться: мол, она наша близкая подруга — пустила бесплатно пожить бедных «влюбленных» из Саратова.
Первые успехи
Чем был для меня Лёнька? Это была первая настоящая большая любовь. У нас было абсолютное взаимопонимание. Мы были из тех людей, про которых говорят, что они настроены на одну волну. У нас была общая работа, общая профессиональная судьба.
Коренное отличие состояло в том, что я человек организованный и целеустремленный. Я четко планирую каждый свой день. Обдумываю, какие шаги должна предпринять на данном этапе.
Я все делала для того, чтобы у меня не было ни минуты простоя. На скольких прослушиваниях за тот период своей жизни побывала! Если приходилась ко двору, я всегда старалась, чтобы Лёню взяли тоже. Прямо так и говорила: у меня муж — клавишник, возьмите его тоже. Иногда брали...
А Лёнька... Он был мечтатель, фантазер, романтик. Немного прожектер. Ему в голову постоянно приходили самые невероятные идеи. Однажды приходит домой и с порога заявляет:
—?Все, Алёк, мы уезжаем в ЮАР.
И начинает рассказывать о том, как там здорово. И притом так эмоционально повествует, со всеми подробностями. А ведь он отродясь не бывал в этой стране. Я, маленькая восторженная девочка, слушала его, открыв рот. Заявила как-то маме:
—?Мама, мы собираемся эмигрировать в ЮАР.
Мама чуть с ума не сошла.
Или вдруг Лёнька говорит с решимостью:
—?Бог с ней, с Москвой. Поехали на Север — там можно много денег заработать.
Я готова была ехать за ним хоть в ЮАР, хоть в тайгу, хоть на Северный полюс.
Несмотря на этот его недостаток, родители прекрасно относились к Лёньке: видели, какой он хороший, как меня любит.
С первым моим мужем я ни разу не поссорилась, мы ни разу не повысили друг на друга голоса.
Я и представить себе не могла, что на свете есть люди, которые специально ищут повод для скандала.
Когда я уже была с Шуйским, Лёнька, добрая душа, частенько звонил мне в квартиру, где мы не жили. Он оставлял сообщения на автоответчике.
Шуйский приходил домой и сообщал:
—?Твой муж звонил.
А сам смотрит на меня внимательно — ищет повод для скандала: вдруг заметит, что я обрадовалась.
Я отвечаю безразлично:
—?Ага.
В Аткарске, даже иногда в Саратове я чувствовала себя звездой, авторитетом в профессиональной области. Приехав в столицу, начав учиться в Гнесинке, я поняла, как далека от профессионализма, сколького не знаю, сколько еще мне надо учиться.
Моя преподавательница по вокалу Гелена Марцелиевна Великанова дала мне много ценных уроков не только по владению голосом, но и по актерскому мастерству. Она объясняла, как преподнести зрителю ту или иную песню, как нужно работать со словом. Мы занимались по многу часов.
Она говорила:
—?Работа с вами для меня большая радость. Вы воспринимаете все, что я хочу до вас донести.
Мы с ней смеялись в песнях, плакали. Причем плакали обе!
Когда я уже закончила учиться, познакомилась с Шуйским и стала выступать под именем Валерия, Великанова позвонила мне и сказала:
—?Происходит что-то странное. Вы на самом деле не такая.
Моя учительница в тот период все время утверждала: ей не нравится, что со мной делают. Она, умница, поняла: не я делаю, а именно делают со мной.
Это было позже. А когда я у нее училась, она предложила:
—?Я дам вам все мои связи, телефоны всех моих знакомых композиторов. Я им расскажу о вас.
Записала я телефоны и стала всех методично обзванивать... Помню свою беседу с Алексеем Рыбниковым. Он мне сказал:
—?Пока у меня ничего для вас нет. Если будет, позвоню.
Вежливо отказал.
Откликнулся композитор Владимир Газарян. Он предложил мне приехать к нему для разговора в Солнечногорск Московской области, где он жил.
Мы с Лёнькой долго-долго тряслись в электричке, еле отыскали его дом.
И вот мы у Газаряна. Нас встречает добродушный, гостеприимный армянин. Стол ломится от угощений — национальная кухня: долма и все такое.
Он мне показал несколько своих песен. А я ему своих — у меня при себе были записи.
И вот он с заговорщическим видом показывает одно свое сочинение:
—?Может, ты захочешь это спеть?
А композиция была такая советская-пресоветская. По тем временам это было нормально: всех обязывали петь патриотические песни — без этого никуда было не пробиться. Но не «мое» это было произведение. Скорее оно подошло бы моему учителю Иосифу Давыдовичу Кобзону. Но я понимала: мне нужна была песня известного автора. Тем более у Газаряна был определенный вес, имя. Он мог для меня что-то сделать.
Песню я решила взять. Но как ее исполнить, чтобы она зазвучала современно? И мы решили сделать следующее.
Лёнька заимствовал беззастенчиво аранжировку у Джорджа Бенсона. Я ее раскрасила, переделала мелодию вдоль и поперек. От изначального варианта мало что осталось. Получился образец моего любимого джаз-рока.
Эта запись до сих пор у меня хранится. Недавно ее прослушала. Пыталась оторваться от впечатлений тех лет, оценить свою работу свежим глазом. Хорошо звучит.
Газарян, конечно, был в восторге. Он пытался нас пристроить на телевидение — связи у него были. Меня даже сняли для передачи «Песня года». Но это был только эпизод.
Кроме желания стать известным, признанным профессионалом, меня мучил вполне конкретный, бюрократический вопрос: получение московской прописки. Наиболее вероятным вариантом был такой: найти нормальную, серьезную работу по специальности, чтобы меня как ценного, незаменимого работника «пригласили» в Москву.
Гелена Марцелиевна познакомила меня со знаменитым конферансье Борисом Сергеевичем Бруновым. Благодаря ему я стала исполнять несколько песен с оркестром театра Эстрады. Я там была на хорошем счету. У меня до сих пор хранится афиша: «Выступает оркестр театра Эстрады. Солистка Алла Перфилова».