В общем, и волки сыты, и овцы целы. Я доказала, что хоть я и не лыжница-разрядница, но определенно спортсменка-комсомолка.
***
Я верю в судьбу.
Бывают люди, которые хотят состояться в какой-либо профессии, не обязательно творческой. Потом они понимают, что делают не свое дело. Как говорит Жванецкий, попали не на свой стул. Те, у кого хватает сил признаться себе в этом, меняют специальность. И часто им удается состояться в новой профессии.
Я убежала от Шуйского, моего продюсера. Решила отказаться от музыки. Разочаровалась в шоу-бизнесе, в людях, которые в нем работают. Была готова стать никем. В тот момент я была готова отказаться от всего ради свободы и спокойствия.
Но музыка вернулась ко мне. Вернее, как ни напыщенно это звучит, она вернула меня к себе. Она не отпустила меня. Я встретила других людей. Увидела другое лицо шоу-бизнеса. Мы с Йосей это называем «шоу-бизнес с человеческим лицом».
Я стала другой. Стала нравиться себе. Стала говорить о том, как мне видится тот или иной номер. И поняла, что люди вокруг готовы ко мне прислушаться.
Иногда просыпаюсь и боюсь открыть глаза. Вдруг это все сон? Вдруг мое счастье растает как дым? Вдруг мы с Аней, Тёмой и Сеней опять окажемся один на один с враждебным миром? Вдруг опять будет неоткуда ждать помощи? Вдруг мне опять никто не будет верить?
Я должна сделать все для того, чтобы ужас не повторился. Ни в моей жизни, ни в жизни кого-то другого. И поэтому я пишу эту книгу.
Йося и дети тоже считают, что я должна обо всем рассказать. Они думают, что всем нам после этого станет легче.
Часть II
Лёнька
Встреча за дверью класса
Mea culpa. Моя вина. Считается, что грехи не проходят бесследно.
Чем я заслужила все, что сделал со мной Шуйский? На этот вопрос отвечаю себе однозначно: за Лёню. За то, что обидела хорошего человека.
Как-то, в один из самых черных дней, я позвонила Лёне и попросила у него прощения за ту боль, которую я ему причинила. Я не посмела ничего рассказать ему о своей жизни. Я не просила о помощи. У меня и мысли не было о возвращении к нему. Просто извинилась. И все.
Только начав жизнь с Шуйским, я стала по-настоящему ценить то отношение к себе, которое я привыкла видеть от Лёни и моих родителей.
Мы вернулись в Аткарск после конкурса в Саратове (того самого, для выступления на котором я добилась для себя концертного платья), и жизнь потекла обычным чередом. Я училась в десятом классе. Надо было готовиться к выпускным экзаменам. Впереди было все еще несколько туманное профессиональное будущее...
Это случилось в апреле 1985 года. Шел урок истории. Вдруг в класс засовывается кудрявая голова. Слышится вопрос:
—?Перфилову можно?
Учительница говорит:
—?Перфилова, выйди на минутку.
За дверью меня ждал кудрявый темноволосый молодой человек: неординарная внешность, очки в стильной оправе, а одет — умереть не встать! Джинсы, пиджак, кожаная сумка — это так было стильно по тем временам, так необычно. И вообще, совершенно взрослый мужчина. (Ему тогда было двадцать пять лет.) Он мне заявляет:
—?Я руководитель музыкального коллектива. И нам нужна солистка. Я специально к вам приехал из Саратова.— Сразу же стал извиняться: — Вы не волнуйтесь, пожалуйста, вас с уроков отпускают. Я с директором школы об этом уже договорился.
Звали молодого человека Леонид Ярошевский. Мы с ним пошли в какой-то пустой класс. Разговаривали долго-долго. Оказалось, коллектив под руководством Ярошевского готовится к фестивалю молодежи и студентов, который пройдет в Москве. Леонид свой выбор остановил на мне после того, как услышал меня на конкурсе художественной самодеятельности в Саратове. Эх, не зря организовала себе сценический наряд!
Леонид предложил мне:
—?Вы не хотели бы поучаствовать вместе с нами в фестивале?
Он еще спрашивает! Как можно было не хотеть участвовать в качестве солистки ансамбля в Московском фестивале!
Он продолжает:
—?Нам надо попробовать поработать вместе. Сейчас мы записываем песню для фестиваля. Студия находится в Саратове. Вы не могли бы в субботу-воскресенье туда подъехать?
—?Конечно я приеду. Никаких проблем.
Потом мы пошли ко мне домой. Я подогрела обед. Мы сели за стол, поели. Позже к нам присоединилась мама. Пили чай уже втроем. Разговаривали.
Лёня сел за рояль. Я стала что-то петь — он мне аккомпанировал.
В выходные я приехала в Саратов. Мы с Лёней сразу стали работать в студии. Это был настоящий восторг! Я классно почувствовала себя в совершенно новой реальности. Я как будто сразу, со сцены аткарского Дома культуры, совершила скачок в профессиональный мир. Мы записали несколько песен.
Лёня вдруг меня спрашивает:
—?Ты куда поступать собираешься?
—?В МГУ, на истфак.
—?А знаешь, что как раз сейчас в Гнесинке открывают эстрадное отделение?
Я понятия ни о чем таком не имела.
Он — мне:
—?Ты же всю жизнь о карьере эстрадной певицы мечтала. Зачем тебе историю изучать? Туда, в Гнесинский институт, даже Ирина Отиева пошла учиться! Она, понятное дело, музыкант состоявшийся. Ей диплом, наверное, нужен... Там сам Кобзон преподает!
Было бы здорово учиться в Гнесинке. Но как я туда поступлю? У меня в июне будет аттестат зрелости. А там, наверное, диплом об окончании музыкального училища требуют. Туда, наверное, экзамены сдают по предметам, которых в музыкальной школе и не преподают.
Лёня меня успокаивает:
—?Ничего, позанимаешься как следует с педагогами из музучилища...
Я сразу поверила Лёне, что у меня получится.
Экзамены за курс средней школы были успешно сданы. Теперь все свое время я посвящала подготовке к поступлению в Гнесинский институт (ныне — Академия имени Гнесиных).
Горячее лето 85-го. Жила я тогда в Саратове у нашей очень близкой родственницы Аллочки Смурыгиной. Квартира ее находилась в доме на набережной Волги.
И вот я, добровольно заточив себя дома и занимаясь с утра до вечера, из окна с завистью наблюдала за стройными рядами пляжников, направлявшихся к местам отдыха.
Главная загвоздка состояла в том, что в музыкальной школе не преподают курс гармонии, экзамены по которому надо было сдавать при поступлении Гнесинку. И я за один месяц пыталась освоить то, что в музыкальном училище изучают в течение четырех лет. Я занималась с репетиторами.
Я — студентка Гнесинки!
В Москву поступать в Гнесинку мы рванули втроем: я, Лёня и Сережа Панферов. Лёня Ярошевский мечтал о классе фортепиано. По первому образованию он был дирижером-хоровиком; играл на саксофоне. Сережа был барабанщиком. Все мы работали в ансамбле, которым руководил Лёня. Забегая вперед, скажу, что поступила одна я. Так получилось.
Я подготовила целую экзаменационную программу — три композиции. Первая — песня композитора Натальи Масловой, красивая, очень эстрадная, но при этом патриотическая, в духе времени. Называлась «Это все — земля». Вторая — фольклорная. Мы ее репетировали с известным в Саратове фольклористом. А третья была джазовая из репертуара Эллы Фицджеральд.
Меня спрашивают:
—?Что вы хотите петь в будущем?
А я, пионерка такая, заявляю:
—?Джаз!
Все опешили от подобной наглости (они же не знали, что в Аткарске живет замечательный человек Володя Зотов, который столько со мной занимался) и стали меня расспрашивать, кто я, откуда и сколько мне лет.
Я вспоминаю, что на вокальное отделение принимают только с восемнадцати, и, перепугавшись, что могут не взять, еле-еле шепотом произношу: