К Анютке у него никаких претензий быть не могло: девочка большая — сам знал, на что шел. Я провела ревизию домашнего хозяйства. Соковыжималка грязная — месье и мадам, видите ли, пили соки. Спросила у няни, на сколько персон был накрыт стол. Няня ответила.
Я тут же опять стала собирать вещи: благо, я не все еще разобрала. Собралась и опять уехала к подруге — пожила у нее еще с неделю.
Шуйский стал мне туда названивать, как обычно, с мольбами:
— Ты ничего не понимаешь, ты меня не знаешь…
В общем, ничего нового не сообщил, я все это сто раз слышала. Но в тот момент время работало не на меня. Мне скоро рожать. Родить мне хотелось нормально, в больнице, где есть хорошие врачи, так как у меня не все со здоровьем было благополучно.
И, если честно, я готова согласиться с тем, что измена подогревает чувства. Видимо, чувства тогда еще были. Я опять вернулась к Шуйскому.
Но тут следует понять, в каком я была положении. На последних месяцах беременности, измотанная, без денег, без поддержки мужского плеча. Знаете, как этого хочется женщине, когда она ждет ребенка? Хочется, чтобы рядом был не какой-нибудь там мужчина, а отец малыша. Это инстинкт. Это физиология. Издевательства слегка подзабылись. По чужим людям скитаться было уже просто неудобно. Анютка по мне истосковалась.
Я вернулась к Шуйскому с надеждой, с верой в оздоровление нашего брака. Это был и его шанс вернуть семью. Шанс, которым он не воспользовался. Возвращение стало агонией моей любви к мужу. Больше мое чувство к нему не возродилось.
Сначала все было хорошо. Я вдруг осознала: нет вещи более приятной и полезной, чем виноватый муж. Это просто какой-то ангел Божий, а не Шуйский! Целых две недели отец семейства нечто невообразимое бренчал на гитаре — без слуха и голоса. Тем не менее я была тронута. Очень романтично исполнял романсы на собственные стихи при луне! Говорил, что я самая замечательная на свете…
После двух недель счастья начались недели кошмара. К тому моменту мы успели заключить с ЦКБ контракт на роды…
Я пришла туда на консультацию. Врач сказал мне: срочно надо ложиться на сохранение — у вас давление скачет. Если так дело пойдет дальше, могут случиться преждевременные роды. Сохранение беременности в тот контракт не входило, и за него, понятно, никто не платил.
— Саш, мне сказали — надо срочно ложиться в больницу.
— У меня денег нет.
Я — в районную женскую консультацию:
— Вы мне можете порекомендовать более-менее приличный роддом, куда я могла бы лечь на сохранение?
Я получила направление в обычный роддом, позвонила знакомым, и они меня туда отвезли. Приехали мы вечером, когда ужин в больнице уже закончился. А кто меня будет кормить, если пищеблок закрыт? План приема больных на тот день закончился, меня и так взяли из милости, на ночь глядя.
К соседкам по палате обращаться было неудобно: боялась, что меня узнают.
В роддоме было два отделения: коммерческое и общее, бесплатное. За меня Шуйский ни копейки не заплатил, поэтому я попала в обычную палату, где кроме меня лежали еще четыре беременные женщины.
Есть хотелось все больше и больше: ведь голодна была не только я, но и мой будущий ребенок. Мобильного телефона у меня не было. Я позвонила из автомата бухгалтеру Оле Герасимовой (сейчас она работает у Олега Митяева), с которой я работала у Шуйского в офисе во время его авантюры с моим директорством, и попросила принести мне что-нибудь поесть. Оля с ее мужем Ярославом, добрые люди, сразу же приехали и принесли мне еды, кружку, какую-то одежду для больницы.
Супруг не ожидал от меня такой храбрости. Ему и в голову не могло прийти, что я, с его точки зрения такая цаца, решусь лечь в больницу на общих основаниях. Думал, буду умолять его заплатить за сохранение беременности в ЦКБ, дав ему еще одну возможность поизгаляться.
А я уже была готова ехать куда угодно, терпеть что угодно. В том роддоме душ и туалет — одни на несколько палат. Ну и что! Мы и не такое видали. Главное — я опять сбежала из кошмара, в который он очередной раз меня вовлек. Я готова была лежать в больнице сколь угодно долго — только бы держали и не выгоняли…
Дело в том, что после двух недель счастья с доморощенными серенадами под гитару все, естественно, началось в обычном режиме. Шуйский не бил меня, но страшно пытал морально.
Шуйский распсиховался из-за какого-то конфликта, который у него произошел с другим продюсером, Игорем Матвиенко. Толком не знаю из-за чего: вроде была проблема, связанная с неким контрактом… Он мне говорит:
— Давай ты иди и решай вопрос с Матвиенко!