Экономку маленькая Лора очаровала с первого взгляда. Джейни суетилась вокруг нее, и, кажется, даже немного ревновала к Марлин. Сама молодая мама приятно удивляла Хилари: она как-то сразу повзрослела, стала серьезнее и, не жалея сил, заботилась о дочери. О прежних «художествах» и помину не было. Хилари обрадовалась бы такой перемене, если бы сохранила способность радоваться.
Изо дня в день маму и ребенка навещал Гил: приносил подарки, менял малышке пеленки, шутил, поднимая всем настроение. Хилари была благодарна ему: он поддерживал Марлин в трудную минуту, даже зная, что может навлечь на себя гнев Коннера.
Вечерами они с Марлин до поздней ночи обсуждали планы переустройства дома Хилари: где будет жить Марлин, где устроить детскую… Юная мама постепенно приободрилась. Теперь она не сомневалась, что выживет и без поддержки Сент-Джорджей. С надеждой смотреть в будущее помогала взрослым и маленькая Лора. Рядом с ней просто невозможно было предаваться унынию.
На десятый день они уже были готовы к отъезду. Хилари оставила Марлин паковать вещи, а сама отправилась в город за бензином для взятого напрокат автомобиля. Путь до Флориды неблизкий, и ей вовсе не улыбалось застрять где-нибудь на полдороге из-за нехватки горючего.
«Я буду скучать по Дымным горам», — думала она, возвращаясь по извилистой горной дороге к дому Коннера, укрытому в долине среди не тронутых цивилизацией лесов. И тосковать по Драконову ручью, прихотливо извивающемуся среди гор, по дикой мощи Пламенного водопада. По сравнению с этими суровыми и прекрасными местами Флорида покажется ей безрадостной и унылой.
Как и вся оставшаяся жизнь.
В первый раз за десять дней Хилари позволила своему горю вырваться наружу. Нет, не по Драконову Ручью будет она тосковать, а по самому «дракону» — мощному, беспощадному, одинокому и невыразимо несчастному обитателю Дымных гор. Что с ним теперь? По-прежнему ли кричит по ночам? И чей нежный голос прогоняет теперь его боль и страх?
Хилари судорожно стиснула руль. Впервые за десять дней глаза заволоклись беспомощными слезами. «Выкинь его из головы, — приказала она себе. — Ты никогда больше его не увидишь».
Но она ошиблась. И поняла свою ошибку, едва вошла в дом.
Она замерла, прижимая к груди охапку памперсов: Коннер в напряженной позе застыл у потухшего камина. Измученное, осунувшееся лицо, казалось, было лишено всякого выражения; глаза под нахмуренными бровями глубоко запали, спрятавшись в темной тени.
Нет, Коннер и не думал бросаться ей навстречу. Напротив — даже не взглянул в ее сторону. Он смотрел на Марлин; та стояла возле кресла, испуганно прижимая к себе Лору, словно боялась, что Коннер выхватит ребенка у нее из рук.
Едва держась на ногах, Хилари вошла в гостиную.
— Здравствуй, Коннер, — поздоровалась она, надеясь, что голос не выдаст переполняющих ее чувств.
— Здравствуй, Хилари.
Ровный, механический голос, казалось, принадлежал не человеку, а роботу. И все же это был его голос, и Хилари помнила ночь, когда он звучал иначе — взволнованно и хрипло от страсти.
— Мы не ждали, что ты так рано вернешься, — заговорила она. Очевидно, Коннер недоволен тем, что застал их здесь. Он дал им две недели на сборы, но прошло только десять дней, и Хилари не торопилась, уверенная, что успеет уехать вовремя. — У нас все упаковано, сейчас погрузим вещи в машину и уедем. И, не давая ему ответить, повернулась к кузине: — Марлин, милая, я пойду наверх и уложу все, что осталось.
— Хилари! — с ужасом воскликнула Марлин, не веря, что кузина бросит ее в такую минуту. Однако та молча поднялась на второй этаж. Пришло время Марлин встретиться с Коннером лицом к лицу и понять, что она натворила.
Хилари дошла до комнаты, но тут у нее подкосились ноги, и она рухнула в кресло, уронив тюк с подгузниками на колени и невидящим взором уставившись в окно, на обнаженные черные ветви деревьев. Ее била крупная дрожь.
Хилари закрыла глаза и уронила голову на руки. Она не знала, сколько времени просидела недвижимо, должно быть, довольно долго. Где-то вдалеке хлопнула дверь и взревел мотор. Шум автомобиля становился все слабее, пока не пропал где-то в горах.
Он уехал. Война окончена. Она никогда больше не увидит Коннера Сент-Джорджа.
Бесконечная скорбь охватила ее — и вместе с тем на душу снизошло какое-то горестное облегчение.
Когда кузина постучала в дверь, Хилари не нашла в себе сил встать.
— Входи, — глухо ответила она.
Дверь бесшумно отворилась. В доме у Коннера Сент-Джорджа не скрипела ни одна петля, ни одна половица: только еле слышный звук шагов по толстому ковру подсказывал, что Марлин подошла к ней.
— Он уехал? — спросила она, не поднимая головы. По щекам ее текли слезы: надо дать им время высохнуть. Не стоит показывать свою слабость. Рядом с кузиной она должна быть сильной.
— Нет, не уехал.
Хилари вздернула голову; сердце ее заколотилось так, словно хотело выскочить из груди. Перед ней стоял Коннер.
— Я думала, ты уехал, — заговорила Хилари. Стены завертелись вокруг, и к горлу подступила тошнота. — Я слышала шум…
Коннер поднял усталый взгляд.
— Это уехала Марлин. Ты и в самом деле думаешь, что я покинул бы дом, не поговорив с тобой?
Хилари инстинктивно расправила плечи. Ну разумеется! А она-то, наивная дурочка, надеялась… Но Коннеру недостаточно излить свой гнев на Марлин. Он явился по ее душу.
— Хорошо. Что же ты хочешь сказать?
Вместо ответа Коннер прикрыл дверь и подошел к окну. Несколько секунд он стоял неподвижно, вглядываясь в блекло-голубые небеса.
— Ну? — сердито поторопила она. — Нам скоро уезжать. Скажи, что хотел, и отпусти меня!
Но ее раздражение, казалось, вовсе не задело Коннера. Он даже не повернулся к ней лицом.
— Я хотел рассказать тебе свой сон, — ответил он наконец каким-то деревянным голосом.
Сон? Внутри у Хилари что-то сжалось. Нет, он не собирается бранить и упрекать ее — для Коннера Сент-Джорджа это слишком просто. Он придумал поистине дьявольскую пытку — открыть ей всю глубину своего страдания! О Господи, этого она не выдержит!
Но должна выдержать. Она выслушает Коннера, даже если его рассказ разобьет ей сердце. Ей нужно знать о нем как можно больше — какую бы боль ни принесло это знание.
— Хорошо, — ответила она, сжав кулаки. — Я слушаю.
Несколько секунд прошло в молчании. Наконец Коннер глубоко вздохнул и начал рассказ.
— Мне снится Томми, — заговорил он. — Впрочем, об этом ты знаешь.
Хилари кивнула, чувствуя, с каким трудом даются ему слова.
— Я никогда по-настоящему не понимал брата. — Он говорил монотонным, отрешенным голосом, как будто рассказывал ребенку сказку на ночь. Словно эта история не имела к нему никакого отношения. Должно быть, говорить об этом иначе было ему не под силу. — Томми был совсем не похож на других мужчин в семье. Отец называл его дурачком, блаженненьким, я пытался его переделать, и только мама принимала его таким, как есть. Она верила в его талант. Мечтала отдать его в художественную школу, но отец и слышать об этом не хотел.
Он задумчиво покачал головой.
— Не знаю, почему… Может быть, наш отец унаследовал такое отношение к искусству от своего отца. Я ведь тебе рассказывал, что мой дядя тоже хотел стать художником, но дед не дал ему осуществить мечту. Сент-Джорджи должны заниматься бизнесом, и только бизнесом — такова традиция нашей семьи.
Он рассмеялся коротким, безрадостным смехом.
— Вот из меня получился образцовый Сент-Джордж: всю жизнь я занимался делом, и только делом, не отвлекаясь ни на какие «глупости». — Он потер лоб рукой. — И, помоги мне Бог, считал, что именно так и должен жить настоящий мужчина!
Хилари хотела что-нибудь сказать, но не могла подобрать слов, поэтому промолчала.
— Когда мама умерла, Томми было всего девять лет, а мне — двадцать. Разумеется, я не мог воспринимать его как равного. Для меня он до самого конца оставался «мальчишкой». Перед смертью мама просила меня позаботиться о Томми, помочь ему наладить отношения с отцом.