Смидович говорил:
— В ходе великих революционных событий, которые мы пережили за эти восемь месяцев, мы подошли к наиболее революционному моменту…
Смидович читал полученные из Петербурга телеграммы, большевики встречали их криками «ура», а меньшевики и эсеры — проклятиями.
— Мы против единовластия большевиков! Мы требуем создания коалиционного правительства! — размахивая руками и пробираясь к кафедре, кричал Исув.
— Скажи им, Исув! Скажи!
Но, несмотря на меньшевистские истерики, уже через час Военно-революционный комитет был избран, ему поручалось руководить восстанием в Москве.
В состав ВРК вошли Ведерников, Аросев, Будзынский и другие.
Вскочив на скамейку, тот же исступленный Исув, потрясая кулаками и чуть не падая, поддерживаемый сзади единомышленниками, призывал:
— Не сжигайте за собой кораблей! Не рвите демократического фронта накануне Учредительного собрания! Мы против создания Военно-революционного комитета!
Худой, с горящими глазами человек в длинном и узком пальто тоже вскарабкался на скамейку, оттягивая душивший его галстук.
— Эсеры не примут участия в голосовании этой самоубийственной резолюции! Мы покидаем зал!
И, расталкивая толпившихся в проходе, эсеры двинулись к двери.
— Скатертью дорога! — кричали им вслед.
— Это они в думу пошли! С Рудневым советоваться! — зло сверкая глазами, кричал рябой солдат в прожженной шинели.
Первое заседание Военно-революционного комитета назначили на полночь в здании Моссовета, и, выходя из Политехнического музея с объединенного заседания секций, Григорий решил заглянуть в городскую думу: что замышляет Руднев, Рябцев и их единомышленники? Гласный городской думы, он беспрепятственно прошел в здание, поднялся на второй этаж.
Здесь действительно кипели страсти. Григорий увидел эсеров, только что покинувших Политехнический музей; они обособленной кучкой сидели на задних скамьях.
Руднев стоял за покрытым зеленым сукном длинным столом: над ним висел портрет Керенского, в наполеоновской позе, с рукой, заложенной за борт френча. Григорий усмехнулся: еще не успели снять или надеются на возвращение незадачливого Бонапарта?
Опираясь руками о стол, влажно блестя светлыми выпуклыми глазами, Руднев докладывал думе:
— Сию минуту, господа, я говорил с Зимним. Министр внутренних дел Никитин передал, что к нему явились из ВРК и предложили сложить полномочия. Но, подавая нам пример патриотического и человеческого служения, Никитин ответил большевикам, что правительство не считает себя вправе уйти с поста, который ему доверил народ.
Присев в одном из задних рядов, Григорий видел, что к трибуне пробрался спокойный, но, как всегда, всклокоченный Скворцов-Степанов. У стола президиума он повернулся лицом к залу, с саркастической улыбкой разглядывая сидящих перед ним.
— Прежде всего, — спокойно и веско сказал он, — дума, в которой мы сейчас заседаем, не представляет большинства населения.
— Ложь!
Крик подхватили в разных концах зала, и Скворцов помолчал, чуть склонив к плечу голову.
— Вы жалкие, мелкие людишки! — сказал он, когда шум стих. — Народ, рабочие и крестьяне ненавидят вас за ваше предательство интересов революции. Суд истории настанет для вас раньше, чем вы можете подумать.
Через полчаса большевики покинули заседание думы — стало ясно, что договориться о единстве действий с меньшевиками и эсерами нельзя.
Вид Скобелевской площади в этот ночной час поразил Григория — она напоминала военный лагерь. Вокруг памятника дымились костры, возле них толпились люди. Где-то ржала лошадь, в небо летели искры, пугающие отражения огня плясали в окнах гостиницы «Дрезден». Дымилась походная военная кухня.
Когда Григорий подходил к Совету, от ближайшего костра ему навстречу метнулась юркая мальчишеская фигурка.
— Дядя Гриша! Я тебя давно жду! Значит, теперь настоящая революция?
— Да, Гаврош… — Григорий увидел в руке Степашки скомканную бумажку и почувствовал, как сильно и тяжело застучало сердце. — Это мне?
— Тебе, дядя Гриша.
Григорий развернул клочок бумаги, хранивший тепло мальчишеской руки, прочитал коряво написанное карандашом: «Сын».
Он не сразу понял, что они значат, эти буквы, он растерянно посмотрел на Степашку, на пламя костров, вздымавшееся за темными силуэтами людей, и только потом засмеялся неслышным счастливым смехом. Рванулся, хотел бежать туда, на Рождественский бульвар, но кто-то сзади тронул его за плечо. Оглянулся. Рядом стоял Ведерников.
— Пошли на совещание в комитет, Григорий. Опаздываем!