Солдатские шеренги рассыпались, люди падали навзничь, лицом вперед, на бок; невыносимые вопли, крики отчаяния и проклятия заставили Степашку зажать уши. Он видел, как один из солдат пытался на четвереньках отползти от страшного места и как старательно, прилежно, припав глазом к щели прицела, бил по нему пулеметчик, — пули высекали искры из мостовой, все ближе и ближе подбираясь к уползавшему солдату.
И тут Степашка не выдержал. Потом он никак не мог вспомнить, как это получилось, но словно какая-то неведомая сила сорвала его с места и бросила в сторону пулемета. Вскинув над головою сжатые кулаки, он бежал к пулемету и не видел, что наперерез ему бежит кто-то, высоко вскидывая под шинелью ноги, крича и размахивая револьвером.
Степашка бежал и кричал, но внезапно какая-то огненная волна плеснула ему навстречу, опрокинула назад, и он полетел в бездонную черную яму.
36. „НАС НЕ ЗАСТАВЯТ ОПЯТЬ ПОЙТИ В РАБСТВО!“
Известие о том, что утром 28 октября юнкера ворвались в Кремль и расстреляли солдат 56-го полка и арсенальцев, ошеломило и потрясло Григория. Значит, случилось то, чего они ожидали с той самой секунды, когда в сумерках октябрьского рассвета донеслась со стороны Кремля первая пулеметная очередь. Вот она, цена промедления!
Стоя у окна, вглядываясь в неясные фигуры у подножия памятника Скобелеву, вслушиваясь в гневные голоса Аросева и Ведерникова, он каким-то дальним уголком сознания все старался вспомнить последние слова, которые ему сказал вчера Степашка. Вспоминал и не мог вспомнить. Ладонь как будто хранила тепло маленькой руки, в памяти звучал ломкий мальчишеский голос. Если Степашке удалось пробраться в Кремль, шальная пуля могла зацепить и его. Как же тогда смотреть в глаза Агаше, что сказать Глебу?
А за спиной Григория кричал Ведерников:
— Верить подлецам! Рябцев клялся убрать юнкеров от Кремля, и вот! Играем со сволочами в благородство! И арсенал стал для нас недоступным. Они сейчас ринутся на нас со всех сторон!
За окном струился серенький бессильный рассвет.
В эту бесконечную тревожную ночь никто из членов ВРК и членов МК не уходил домой — ездили по районам, по заводам, по частям гарнизона организовывать боевые дружины и снова возвращались в Совет. После того как накануне вечером был отвергнут ультиматум Рябцева, меньшевики и эсеры покинули здание Совета, в их захламленных бумажным мусором комнатах теперь лежали на полу «двинцы», раненные на Красной площади. А внизу, в одном из подвальных помещений, ожидали похорон тела убитых: командира «двинцев» Евгения Сапунова и рядового Александра Воронова, их удалось вынести с места боя. Во дворе, в губернаторском каретном сарае, где висела сверкающая серебряными бляхами сбруя, чуть слышно повизгивала пила и шуршал рубанок — кто-то из «двинцев» сколачивал гробы для первых жертв.
Григорию предстояло, помимо множества дел, написать текст листовки и статью в газету об этих погибших, о вероломстве Рябцева, и он спустился в подвал, чтобы взглянуть на убитых.
Две не знакомые Григорию женщины сурово и молча собирали убитых в последний путь. Обезображенное пулей лицо Сапунова было забинтовано, а безусое мальчишеское лицо Воронова, бледное и неподвижное, сохраняло выражение удивления и боли.
Григорий вспомнил свою первую встречу с убитыми, еще в сентябре, когда «двинцы» в Бутырках объявили голодовку и представителям Совета удалось пробиться в тюремные камеры. «Двинцы» были настроены непримиримо, и благодаря их непримиримости и настойчивости Совету удалось освободить всех — около девятисот человек. Комендант тюрьмы много раз в сопровождении взвода охраны из георгиевских кавалеров являлся в камеры, где содержались «двинцы», и, багровый от ярости, кричал: «Здесь вам не фронт и не Двинск! Перестреляю всех, к чертовой матери!» Но угрозы никого не пугали: рабочая Москва знала о «двинцах», и тюремщики боялись расправиться с ними. Думал ли тогда Григорий, что ему придется вот так скорбно стоять над телами убитых!
С тяжелым чувством поднялся Григорий на первый этаж здания — сюда непрерывно прибывали разведчики. В десятом часу утра стало известно, что юнкерам удалось занять почти весь Китай-город и Солянку, что они захватили телефонную станцию в Милютинском переулке и телеграф на Мясницкой. Телефонная связь с районами оказалась прерванной.
Когда Григорий вернулся в зал с круглым столом, туда вбежал, расталкивая встречных, перепачканный кровью и не замечающий ранения Петр Федотов, один из «двинцев», ставший командиром разведки. Он кричал: