Гудевший и звеневший молодыми голосами зал постепенно затих.
— Кто это? — спросил Гриша стоявшего рядом с ним смуглого, черноволосого студента.
— Бервиль. С юридического.
Потрясая газетным листом, Бервиль крикнул еще раз:
— Господа!
— Слушайте! Слушайте!
— Нам с вами, господа, с кафедр университета много лет читают лекции об истории и догмах римского и русского права, читают энциклопедию права. Профессора Гримм и Дерюжинский, Пергамент и Петражицкий произносят громкие слова о праве, а никакого права в России нет! Нет, кроме права безнаказанно убивать ни в чем не повинных людей, права, предоставленного палачам в полицейских и жандармских мундирах.
— Правильно, Сергей! — кричали в зале.
Оттолкнув Бервиля, на кафедру выскочил студент с маленькой темной бородкой.
— Господа! Товарищи! — срывающимся голосом крикнул он. — Только что рядом с университетом, в Тучковом переулке, городовые и дворники зверски избили трех студентов с физико-математического! Предлагаю бастовать в знак протеста! Бастовать, товарищи!
Опять зал гудел тысячами голосов, только небольшая кучка, толпившаяся у одного из окон, враждебно и выразительно молчала.
Оглянувшись, Гриша едва не вскрикнул от удивления: в центре этой кучки мелькнуло бледное, обрамленное черной курчавой бородкой лицо Женкена, наискось пересеченное черной повязкой, скрывавшей выбитый глаз. Так вот где им довелось встретиться!
— Черная сотня истязает наших товарищей, — продолжал студент, — а архимандрит Арсений отправляется к патриарху Иерусалимскому просить благословения Союзу русского народа! Неужели мы будем молчать, когда новый устав превращает университет в тюрьму?
Тревожно поглядывая на распахнутые двери актового зала, проходили по коридорам профессора: вот-вот должен был начаться внеочередной профессорский совет. Важно и солидно прошествовал аккуратнейший Бодуэн де Куртене с историко-философского; просеменил, поблескивая золотой оправой очков, миниатюрный Мен-Си-Шоу; не уступая никому дороги, прошелестел шелковой рясой, неподвижно глядя перед собой, протоиерей Рождественский.
А с кафедры актового зала снова звучал голос Бервиля:
— Теперь несколько слов о наших студенческих черносотенцах… Они направили на высочайшее имя телеграмму о том, что Студенческий отдел Союза русского народа сделает все от него зависящее для наведения в университете порядка… Сегодня стало известно, что на телеграмме, подписанной Женкеном и его соратниками, монаршей рукой начертано: «Искренне тронут и благодарен». А какого порядка хочет добиться для университета Студенческий отдел так называемого Союза русского народа, это, надеюсь, пояснений не требует. Предлагаю сходке потребовать от Женкена и его молодчиков покинуть зал, если они не желают быть выкинутыми силой. Принято?
— Гони в шею! — крикнул кто-то впереди Гриши.
— Вон! Во-о-он!
Женкену и его друзьям ничего не оставалось, как удалиться. Они ушли сквозь враждебно расступавшуюся толпу.
И опять Гриша посмотрел на Женкена — тот уходил, оглядываясь на шумящий зал и улыбаясь злой и самоуверенной улыбкой.
Потом на кафедру взбежал длиннорукий рабочий с всклокоченной бородкой.
— Вы здесь, братцы, шумите и шумите, а кровь рабочая как текла, так и продолжает течь. Давно ли полковник Семеновского полка Риман пострелял без суда сто пятьдесят человек на станциях Казанской дороги от Москвы до Голутвина? А? И моего самого дружка, машиниста Ухтомского, угробили. Генералы Ренненкампф и Меллер-Закомельскнй на транссибирской железке уничтожили нашего брата многие тысячи. А вы всё разговаривали да разговаривали! Сколько же терпеть?
Смуглый студент мельком оглядел Гришу, спросил, щуря синеватые глаза:
— С какого факультета? Что-то я вас не знаю.
— Только что из Москвы.
— Принят?
— В будущем году приеду поступать. Сейчас экстерном за гимназию сдаю.
Студент оказался с юридического, куда собирался поступать и Гриша. Корней Кожейков сразу располагал к себе, и Гриша почувствовал, как будто он давно знал Корнея, как будто они старые друзья.
Но вот что-то случилось. Расталкивая людей, в зал ворвался перепуганный паренек, лицо его горело, словно ему только что надавали пощечин.
— Господа! — закричал он, подняв руки. — Господа! В общежитии юридического жандармы!
Многие рванулись к двери, мимо Гриши пробежал побледневший Бервиль.
Кожейков схватил Гришу за руку, потащил за собой. Они выбежали из здания университета, пробежали мимо столовой.
У дверей общежития, лениво покуривая, стояли два городовых и один из дворников университета, но им не удалось остановить толпу. Оттиснув стражей порядка, студенты ворвались в свои дортуары, где все оказалось раскидано и разбросано, словно после погрома.