И вдруг все отодвинулось, перестало задевать сердце. Нет, он, конечно, не забывал о кутенке, не порвал с уличными дружками, — он просто почувствовал себя взрослее, словно вскарабкался на горку, откуда стала виднее путаная география мира.
Несмотря на воркотню постаревшего отца, Степашка не бросал торговли газетами; он полюбил пахнущие керосином и краской коридоры типографий и экспедиций, многолюдную суматоху утренних и вечерних улиц. По утрам он забегал в Моссовет — отдать пачку газет Григорию, посидеть минутку возле него. Степашка поражался себе: никогда не думал, что может так привязаться к чужому человеку. Он тосковал, когда долго не видел Григория; даже по ночам тот снился ему — то верхом на желто-огненном жеребце, то с винтовкой в руке на дымных, вздыбленных улицах.
Сначала Степашка удивлялся: Григорий набрасывался не только на большевистские газеты, на «Социал-демократа» и «Правду», — с такой же нетерпеливой жадностью вчитывался он в страницы буржуазных «Русского слова» и «Утра России», эсеровского «Солдата-гражданина» и меньшевистской «Вперед».
— А зачем вы, дядя Гриша, читаете их газеты? — как-то спросил Степашка. — Ведь вы их ненавидите.
— Потому и читаю, милый! Врага надо знать.
В Моссовете к Степашке скоро привыкли и по утрам с нетерпением ждали его: он прибегал, и через несколько секунд во всех комнатах шелестели газетные листы, слышались возгласы то негодования, то одобрения. Если Григория не оказывалось внизу, Степашка взбирался по крутой винтовой лестнице на третий этаж — именно здесь, в низеньких комнатках, где когда-то обитала генерал-губернаторская прислуга, в помещении большевистской фракции, он чаще всего и находил Григория. Но случалось и так, что молоденькая секретарша Совета Поленька Виноградская предупреждала: Григорий Александрович сегодня в Замоскворечье… В Лефортове… На Ходынке. И мальчишка убегал, так и не повидавшись с Григорием.
Но когда выдавалась свободная минута, Григорий встречал Степашку с искренней, неподдельной радостью.
— А, Гаврош! — кричал он, завидев своего юного приятеля. — Проходи, милый! Как там наши недруги? Шипят из подворотен? Лают?
Как-то Степашка спросил:
— Вы меня называете каким-то Гаврошем, дядя Гриша. А он кто?
— Не знаешь? — весело удивился Григорий. — Ну, забегай завтра. Я достану тебе книгу о нем.
Так попал в руки Степашки томик Гюго, рассказывающий о Великой французской революции, о ее вождях и недругах, о маленьком герое парижских баррикад. И теперь, когда Григорий называл его Гаврошем, Степашка переполнялся гордостью «Что ж, вот построим баррикады, и я буду драться не хуже, чем Гаврош», — думал он.
Иногда Григорий посылал Степашку с поручением: отвезти записку, газету, срочный пакет или передать что-то на словах, и Степашка несся через весь город то в один из райкомов, то на завод Бромлея или Гужона, АМО или Гоппера, висел, уцепившись за трамвайную колбасу, за рессоры извозчичьих пролеток и фаэтонов.
Как-то в хмурый осенний день Григорий с воспаленными от бессонной ночи глазами попросил Степашку:
— Не в службу, а в дружбу, Гаврош. Отнеси, пожалуйста, Елене Анджиевне. Я не смогу вырваться, сопровождаю делегацию в Питер, на Шестой съезд. А она нездорова. — Григорий достал из кармана и отдал мальчугану газетный сверток. — Селедка и хлеб. Сделаешь?
— Сейчас же, дядя Гриша! А вы Ленина увидите?
— Не знаю, Гаврош. Ему опять приходится скрываться.
В распахнутой двери требовательно блеснуло пенсне Емельяна Ярославского.
— Григорий Александрович! Все в сборе.
Степашка постоял у подъезда, пока в автомобиль усаживались Ведерников, Ольминский, Ярославский и другие, — он всех их знал в лицо. На тротуаре перед Моссоветом останавливались любопытные, бородатый тип в котелке неразборчиво бормотал ругательства. Когда автомобиль скрылся за гостиницей «Дрезден», Степашка спрятал газетный сверток за пазуху и помчался выполнять поручение.
Елена Анджиевна, худая, с темными пятнами на лице, что-то писала за столом у окна. Она с усилием поднялась навстречу.
— Уехали? — спросила она с тревогой.
— Да.
Из соседней комнаты выглянуло озабоченное сморщенное лицо круглолицей женщины в темном платке.
— Это кто?
— От Гриши.
— А-а-а… Не забывай, Леночка, тебе нельзя волноваться.
Елена Анджиевна раздраженно передернула плечами, и только теперь Степашка понял, что у нее скоро родится ребенок.