Из кустов словно обер-дектор в штатском:
— Программа, равный Лен.
Дремота в баллисте, танкодром. Рев турбин, пыль, грохот, минирование, разминирование, подрыв зарядов, выведение из строя автомобилей, бронетранспортеров, танков, орудий, ракетных установок. Первое время все это захватило Беско, поглотило без остатка. Но вскоре невидимый нагар на душе сковал желания и мысли. «Ну почему все время убивать? Почему всегда разрушать?» Даже если деятельность предполагала созидательный момент, в целом она была разрушительной. Испытания самолета, но ведь на таком самолете не повезут детей на море. Сооружение подводной платформы, но ведь не лодий же там собираются выращивать! В любой среде, на любом участке суши и моря, в воздухе — все одно, все одно и то же: смерть, смерть, смерть. Сначала он попросту не замечал этой особенности своей работы. Честно говоря, дело увлекало. Это было слишком не похоже на ту псевдоработу, к которой привык с самого детства. Уборка баркусов: не видит ли десятник? Если нет, сиди. Видит — шевелись, но не поспешай. Рьяно навалишься — себе же хуже. Завтра должен будешь собрать столько же. Если не соберешь, значит, замыслил что-то против Режима. Рано или поздно приедут за тобой. Если десятник не видит — руби зелень по верхушкам, пусть баркус сгниет там, где вырос. Если видит — медленно, тщательно обламывай верхушки, отряхивая, аккуратно складируй в корзину и удивляйся, если делают замечания. В чем дело? Можно находить промашки в работе самого десятника. Укажи раз-два публично на недоработки и ошибки десятника, и он станет тебя избегать, а значит, можно и вздохнуть посвободнее. Правда, в этом случае, возможна и скорая месть. Так что выигрывают в конечном счете те, кого как бы и нет. Не проявляешь себя — надежный человек. Все пошли — ты пошел. Встали — ты встал. Нет секир, нечем ветки рубить. Стой и жди. Если знаешь, где есть секиры, молчи. Скажешь — плохо твое дело. И десятник, и те, с кем работать, этого не простят. Кому охота железом махать?
Поэтому и говорить лишнего не стоит. Можно про спорт. Кто как что пнул — это пожалуйста. Это поощряется, есть даже лотерея, можно «Дайду» выиграть.
Давит, давит тоска душу парня. Валятся из рук истребители и бомбы, выпадают из памяти схемы взрывателей. Спроси его, чего не хватает — не сумел бы ответить. Все дольше засиживается с ним психолог, подсовывает разные задачки: кого бы взял с собой, да на кого кто похож, кому бы что отдал, да кому бы чего пожелал… Некому! Не-ко-му! Один Беско. В целом мире один-одинешенек. Тысячи людей окружают его. Но разве же это люди? Охранники с рыбьими глазами, молчаливые, как рыбы, и такие же холодные. В каждом сне видит он тюрьму и Гойко Гона… Рассказывает ему о том, чего не успел досказать.
Есть еще где-то его деревня. Там — Ли. Но не пускают к ней ни на день, ни на час. Стоит только заикнуться, как немедля начинают подсовывать кого-нибудь. То горничная слишком долго постель стелет, и халатик у нее расстегнут. То вдруг у массажистки авария — застегни ей что-нибудь. А, то и вовсе по-простому… Иногда он сдается. Но это не приносит освобождения. Пожалуй, тоска становится еще сильней. Отводи потом глаза при встрече…
«Господи… чего хотят они все? — спрашивает себя порой Беско. — А я? Я-то чего хочу?» Какие-то самые простые желания способен отрефлексировать: хочется рассказать кому-нибудь о себе. Хочется услышать сочувствие. Хочется сделать что-нибудь вместе. Именно вместе с кем-то другим. Ему хочется любви.
Но как, как можно сделать все это, если ты не принадлежишь самому себе? Если время расписано до минут? И что не менее страшно — даже не говорят, что впереди! Ты — орудие, точнее — оружие в чужих руках. В последнее время — поездки на космодром. На земле, значит, все уничтожено, что только можно. Теперь полеты на баллисте сопровождаются испытательными программами: Беско должен увидеть космические объекты. Хватит ли у него способностей воздействовать на аппараты, несущиеся в пространстве с такой огромной скоростью? Беско пытается объяснить, что для него нет разницы в том, с какой скоростью движется объект, поскольку скорость, в конечном счете — это изменение расстояния, а ведь оно существенной роли не играет. Важно найти лишь объект в пространстве. Сложно лишь это…
Вспомнились ничего не понимающие желтые волчьи глаза аллес-дектора. — руководителя программы «сверхоружие». Как может скорость объекта не иметь значения? Вся наука об уничтожении основана на знании скорости объекта… Не понимает, но не мешает. Отдает приказ: разработать план. Три дня Беско никто не беспокоит. На четвертый появляется секретарь: «равный Лен…»
Как они забегали, когда Беско объявил, что он не хочет работать.
— Простите, равный Лен… к-как?
Он объясняет. Добавляет кое-что еще. Потом, подумав, еще добавляет. Этого уже хватило. Обер-дектор убежал.
Не трогают еще два дня.
Через два дня появляется Декко Дан. Несмотря на то, что он был всегда где-то рядом, он не стал ближе. Наоборот. Теперь Беско уже наверняка. знает, что функционер — один из таких. А может быть, даже и страшней. Потому что у всей этой огромной своры нежити давным-давно нет душ. Возможно, и не было никогда. Родились они — все эти Пойко Поны, Хаско Ханы, все эти дектора и Аллес-декторы, и ни у кого из них не было души никогда. А Денко Дан душу продал. От того он был страшнее всех.
Дан чувствовал это отчуждение и избегал встреч наедине.
Характерный свист и гуканье баллисты заставили Беско бросить корневище топань-древа, из которого он резал дракона. Собственно, и резать там было нечего, Танк, разворачиваясь, вывернул из земли уже готового. Всего-то и надо было — почистить, вставить правый глаз и приделать левую ногу… Лен быстро смел мусор, бросил ножик в тумбочку, снял с полки пачку солдатской порнографии и улегся на кровать в полевой форме и армейских башмаках. Сомнений относительно того, к кому прибыли гости на этот забытый богом полигон у него не было.
Проходя через садик генеральского дома Денко Дан не пренебрег ни одной из систем оповещения. Подал предупредительный сигнал у ворот, а у дверей даже подставил лицо телекамере. «Не кто-нибудь иной, а именно он — друг, товарищ и брат…»
Беско встретил «друга, товарища и брата», не встав с постели, лишь взглянул поверх обреза журнала на вошедшего.
Дан высыпал десяток дежурных слов, приветствия, сведения о погоде и о видах на урожай, о зверствах удоков на соседнем континенте, после чего подошел вплотную к Беско и показал на рубиновую бусинку «клопа», вшитого в лацкан своего косюма.
— Какая духота у тебя, — сказал он вслух. — А на Восточном океане… — Денко мечтательно прикрыл глаза. — Поднимайся, слетаем. Дело есть.
В баллисте молчали. Распластанный ускорением, Беско равнодушно смотрел как полуденное небо стало сначала синим, потом черным. Прорезались сначала робко, а потом во всю силу заполыхали звезды. Ему было видно лицо Дана, на котором меняющееся освещение вкупе с перегрузками устроили адский театр. Кольца поджимали хорошо, и Беско подремал десяток минут в невесомости. Сказывалась наработанная привычка.
На подлете к океану Дан придирчиво осматривал желто-белую кайму прибрежных вод в трубку цели: водил вдоль всего побережья, менял увеличение.
— Песок, что ли, выбирает? — подумал Беско.
Но Дан выбрал просто безлюдное место. Нашел, щелкнул задатчиком и закрылся обручем. На спуске лицо его, постаревшее за последнее время, было еще страшнее. Сползшую кожу лица освещали пляшущие языки пламени.
— Ну что, что тебе еще нужно? — Дан в отчаянии потряс руками.
Беско остановился и смотрел, как песок возле ноги выпирал вверх, осушаясь и меняя цвет.
— Ну скажи ты мне, неужели то, что у тебя есть — это хуже, чем тюрьма? Ну?
— Кому? — тихо спросил Лен. Это было его первое слово с момента встречи.
— Что? — не понял Денко Дан.