Это у него лицо стало такое, как будто по башке треснули.
— Ка-кого, — говорит, — года?!
Тут я на всякий случай подальше отсела. Не под травой парень явно. Потяжелее что-то.
А он хмурится.
— Дай-ка, — говорит, — шарик.
Взял его, крутит в пальцах. То так, то эдак поворачивает.
И медленно говорит:
— Бред какой-то.
Помолчал, и снова:
— Натуральный бред!.. Смотри, — показывает мне. — Если вот так держу — какая дата?
Я вздохнула.
— Дурак, что ли? Сто раз повторила — девятнадцатое ноября.
— А если вот так? — и шарик вверх ногами переворачивает.
И тут я чувствую, что как-то мне нехорошо. Того гляди, опять в обморок упаду. Если перевернуть, то вот что получается:
II–II— 6I
А Витя этот поторапливает:
— Ну?
— Одиннадцатое ноября.
— Какого года?
— Шес… — я аж подавилась. И договорила чуть слышно: — Шестьдесят первого.
… — Ты хоть расскажи что-нибудь. Интересно же — какие вы, потомки?
Это мы уже после всех воплей болтать начали.
Москвой полюбовались в окна: с разных половин зала, оказывается, разную Москву показывали.
Витькина — темная какая-то, хоть и фонари горят. Дома — не выше пяти этажей, а улица широченной кажется. Наверное, потому что машин почти нет, и едут еле-еле. Вывески редкие, унылые. И грохот издали слышен — он сказал, что трамвай гремит.
А моя — яркая, праздничная, с цветными рекламами. С небоскребами Сити. Машин полно — и по дороге несутся, и обочины сплошь утыканы, но тишина. На моих-то окнах — изоляция.
Хотя один фиг ни Витькины деревянные рамы, ни мои пластиковые открыть нельзя. Даже дотронуться невозможно, рука будто в стенку уперлась. К двери не пробиться, и наверху то же самое. То есть потолок-то высоко, но Витька шарик подбросил — не долетел до верха, отскочил.
И в зале все поделилось ровно пополам. На моей половине как было, так и осталось — паркет, зеркала, стойки для экспонатов. Ну и сами экспонаты никуда не делись — хотя если б пропали, я бы не расстроилась. А его половина вся заставлена станками. Тесно стоят, почти впритык друг к другу: он объяснил, что рабочие ухитрялись одновременно с двумя-тремя машинами управляться. Пол — голый, бетонный, стены зеленой краской покрашены. И запах стоит тугой, тяжелый. Как у деда в гараже.
Витька походил, походил по залу, и говорит:
— Все ясно. Мы с тобой — внутри сферы. Это — пространственно-временная аномалия.
Поумничать решил.
Я говорю:
— Зашибись! И долго оно так аномалить будет?
Он плечами пожимает.
— Не знаю. Но очень хочу понять, для чего нас вообще сюда поместили.
— Кто поместил?!
— Ну, кто?.. Ваши ученые, я так понял, путешествия во времени не освоили пока. Не капиталисты же! Какие-нибудь, может, далекие потомки? Которые научились сжимать время и скручивать пространство? Я вот недавно статью читал в «Технике — молодежи», там как раз про это было.
Я говорю:
— Ты читай поменьше, а то облысеешь. Сказки это все!
— Да? — он говорит. — А как ты объяснишь то, что происходит? Я, по-твоему, галлюцинация? — и по плечу меня хлопает.
— Дурак ты, — говорю, — а не галлюцинация.
Но объяснить и правда ничего не могу. Не похож Витька на призрак. И станки в соседнем зале — не похожи. Я об один так коленкой приложилась, что до сих пор болит.
А он дальше несет:
— Получается, что искривилось само время! Не просто же так? Что-то ведь теперь должно произойти? — задумался. — Слушай! Может, ты меня предупредить о чем-то должна?.. Чего нельзя делать в моем времени — для того, чтобы у вас несчастье не случилось?.. А? Может, землетрясение было? Или метеорит упал? Или в мировой политике изменения?
— Да отстань ты, — говорю, — ничего никуда не падало! Землетрясений в России вообще не бывает. А про политику я знать не знаю, у меня отчим и тот новости не слушает. Говорит, что от этого пищеварение портится.
Витька нахмурился.
— Безыдейный, — ворчит, — какой-то. А с родным отцом что?
— В смысле?
— Ну, почему ты с отчимом живешь? Куда отец-то делся? Жив?
Я удивилась.
— Жив, конечно, что ему будет? Разошлись они с матерью, вот и все.
— О! — у Витьки аж глаза загорелись. — Слушай! А может, ты моя внучка?! У тебя дедушек как зовут?
Я — давай ржать.
— Не Викторами, — говорю, — не надейся.
Он поник.
— Да ну тебя. Вообще думать не хочешь… Ладно. Тогда расскажи хоть про будущее. Может, еще какая идея в голову придет. И вообще интересно.