После предзакатной молитвы на лужайке перед входом в обитель расстелили огромные блеклые, с выгоревшими узорами ковры, на которых появились медные блюда с рисовыми лепешками, рыбой, финиками, глиняные пиалы с овечьим молоком. За ужином, который продолжался до вечерней молитвы, Ибн Баттута расспрашивал шейха Ахмеда о городах Анатолии и о порядках в стране Рум и сообщил ему, что надеется в будущем посетить эти места.
— Что же, сын мой, — сказал шейх Ахмед, — ноги ведут только туда, куда хочет человек. Всегда помни, что надежда без действия подобна дереву без плодов.
Эти слова магрибинец запомнил на всю жизнь. И повторял их про себя всякий раз, когда, пугаясь превратностей дальней дороги, осторожные спутники пытались отговорить его от осуществления задуманного. И всякий раз отбрасывал нерешительность, стиснув зубы, стойко переносил лишения, помня, что одними надеждами цели не достигнешь.
Тем временем не участвовавшие в зикре послушники складывали на площади вязанки хвороста, подтаскивали мешки с подергивающимися в них ядовитыми змеями, отловленными в камышовых зарослях поймы.
С наступлением темноты к небу взметнулись языки пламени. Хрустко постреливал сухой хворост, выбрасывая во все стороны тысячи огненных брызг. Ритмично покачиваясь в такт барабанному бою, факиры цепочкой, один за другим, молча входили в огонь. Некоторые, объятые пламенем, валились на спину, катались по ярко-алым угольям. Другие, широко разевая рты, заглатывали огненные струи и с шумом выдыхали их, отскакивая в сторону. В воздухе разливался едкий запах паленых волос.
Один из факиров, высокий, широкоплечий, с глубоким сабельным шрамом, спускающимся багровой бороздой от самого виска, запустил волосатую руку в шевелящийся мешок, резким рывком выдернул из него длинную серебристую змею. На ее утолщенной голове, плотно перехваченной огромным кулаком, холодно поблескивали бесцветные зрачки, верткое чешуйчатое туловище то напрягалось, отчаянно извиваясь, то обвисало безжизненно, как плеть. Приблизив змеиную голову ко рту, факир вонзился в нее зубами и, дернув рукой, отделил от туловища.
Толпа взорвалась восторженными криками. Обезглавленная змея полетела в огонь, а в мешок полезла рука другого факира, вышедшего в круг на смену товарищу…
Ибн Баттута описывает эти сцены в спокойном повествовательном тоне, не забывая упомянуть, что в Индии, куда он попал несколько лет спустя, ему довелось стать свидетелем радений суфийской секты хайдаритов, которые не менее искусны в исполнении ритуалов с огнем. Это спокойствие объясняется тем, что свои записи он диктовал уже на склоне лет, неторопливо вытаскивая из лабиринтов памяти события многолетней давности, утратившие волнующий аромат новизны и уже казавшиеся ему заурядными в пыльном ворохе воспоминаний, впечатлений, фактов, имен…
…В Васит Ибн Баттута возвратился лишь к вечеру следующего дня. Караван, вышедший поутру, ему удалось нагнать на полпути к Басре.
От Васита до Басры 50 фарсахов, и путник, идущий неторопливым шагом, преодолевает это расстояние за восемь дней.
«Во времена халифа Омара, — писал арабский историк X века Табари, — Басра как город еще не существовала. Здесь был укрепленный пункт на берегах Тигра, в местности, покрытой черными камнями, которые арабы называли „басра“. После битвы при Кадисии, где была уничтожена персидская армия, халиф Омар, опасаясь, что иранский царь станет просить помощи у царей Омана и Хиндустана… счел уместным расположить арабские гарнизоны в устье Тигра и построить город, населенный арабами, чтобы не дать иранцам возможности получать помощь по этому пути. Он вызвал Отбу, сына Газвана, вождя племени Бану Мазин и ближайшего сподвижника пророка, и велел ему построить город».
Это произошло в 637 году, и, следовательно, к моменту посещения Басры Ибн Баттутой история города насчитывала около семи веков.
Город был заложен на самом краю пустыни и, разрастаясь с поразительной быстротой, отвоевывал у безжизненных песков новые и новые пространства. Роскошные особняки знати и мечети строились основательно и добротно, из обожженного кирпича, прекрасные крытые рынки, куда стекались заморские товары, успешно соперничали со знаменитыми базарами Багдада.
Основание Басры открыло новые возможности для морской торговли и дало мощный импульс развитию арабского мореплавания. Уже в VIII веке слава басрийских кораблестроителей распространилась далеко за пределами халифата. Они первыми применили в строительстве судов металлические гвозди, отказавшись от повсеместно распространенной деревянной клепки и веревок из волокон финиковой пальмы. Искусно используя сезонные изменения в направлении ветров, арабские мореходы благополучно добирались до портов восточного побережья Африки, острова Сокотры, Цейлона, Мальдивских островов и Малабарского берега Индии. При этом они широко применяли астролябию, а с XIII века — компас. В отличие от компасов, несколько позднее появившихся в Европе, магнитная стрелка у арабов указывала направление не на север, а на юг.
Начиная с IX века в арабской географической литературе встречаются упоминания о путешествиях мусульманских купцов в Китай. К тому времени в портовых китайских городах уже существуют процветающие арабские торговые фактории, а китайские джонки регулярно швартуются у причалов Ормуза, Сирафа, Басры и даже поднимаются вверх по Евфрату. В датируемом 785–805 годами руководстве по мореплаванию китаец Цзятянь дает подробные инструкции о навигации от Гуаньчжоу до Персидского залива.
На набережной Басры всегда толчея и шум. Из окна постоялого двора Ибн Баттута видит, как у деревянных свайных причалов покачиваются на высокой приливной воде изящные дау с косыми парусами, громоздкие китайские джонки, быстроходные санбуки. Вот-вот начнется отлив, и судна опустятся на несколько шибров, сравниваясь бортами с кромкой деревянных настилов. Чередование приливов и отливов, подробно описанное Ибн Баттутой, существенно не только для мореходов: приливная соленая волна из Персидского залива вкатывается в устье Шатт аль-Араб дважды в день, и вытесняемая ею более легкая пресная вода наполняет сеть оросительных каналов, подведенных к руслу реки.
Вдоль набережной тянется крытый базар, куда поступает часть заморских товаров; остальные, перегруженные на санбуки и тяжелые парусные плоскодонки балямьт, отправляются вверх по реке или перевозятся в западное подворье — Мирбад, где их тщательно упаковывают в увесистые тюки и отправляют с торговыми караванами по нахоженным верблюжьим тропам.
Как и всюду, в Басре Ибн Баттуту прежде всего интересует история. Мечети, медресе, мавзолеи, каменные надгробия, на которых замысловатой арабской вязью высечены имена великих полководцев, мыслителей, религиозных подвижников.
В соборной мечети Ибн Баттута долго стоит у стройного резного пюпитра, на котором лежит увесистый том Корана с забрызганными кровью страницами. Чуть заметные бурые пятна, по правде, мало напоминают кровь, но согласно преданию это именно тот Коран, который держал в руках третий праведный халиф Осман, когда за его спиной сверкнул нож убийцы. В шести милях от Басры, в Вади ас-Сиба, могила шейха Анаса ибн Малика, основателя маликитского толка, распространенного в странах Магриба. Ибн Баттута — маликит, и поклониться праху шейха-эпонима его святая обязанность.
«В Вади ас-Сиба, — замечает он, — можно идти лишь с большой группой людей, так как там нередко встречаются львы».
Культурная жизнь в Басре переживает кризис. А в недавнем прошлом город имел репутацию блестящего научного центра. По свидетельству средневековых историков, уже в X веке широкой известностью по всему халифату пользовалась басрийская публичная библиотека, имевшая огромный штат переписчиков-хаттатов. Тысячи студентов изучали там богословие и арабскую грамматику.
Блестящие лингвистические труды ученых знаменитой басрийской школы Халиля ибн Ахмеда и Сибавейхи снискали городу репутацию крупнейшего научного центра раннего средневековья. Первый из них, оманец по происхождению, создал метрическую теорию, которая была основой поэтического творчества арабов вплоть до середины XX века; второй, перс, прославился первым систематическим изложением арабской грамматики, не утратившей своего значения по сегодняшний день.