— Святую Софию велел заложить император Юстиниан I, — с гордостью рассказывал Григорий. — Для этого он вызвал самых знаменитых зодчих — Анфимия из Тралла и Исидора Милетского. Десять тысяч мастеровых возводили храм в течение 16 лет. Император был до того увлечен строительством, что нередко обряжался мастеровым и разгуливал по стройке, ободряя работников. Рассказывают, что, когда патриарх освятил храм Божественной Премудрости, император перекрестился я воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!»
Слушая перевод, Ибн Баттута согласно кивал головой, хотя вот уже который день не мог избавиться от горечи, заставляющей сжиматься сердце всякий раз, когда он мысленно сравнивал Константинополь с мусульманскими городами, где ему довелось побывать. Отправляясь в страну неверных, он не допускал и мысли, что их города не только не уступают мусульманским, но во многом даже превосходят их. Константинополь развеял это предубеждение, и то ли досада, то ли зависть смущали душу — ей не хотелось верить тому, что видели глаза. И все же любознательность, неуемная страсть к познанию нового брали верх над горечью и досадой, одолевали предвзятость, и Ибн Баттута, надо отдать ему должное, рассказал потомкам об этом удивительном городе так, как он того заслуживал, — основательно и спокойно, не разбавляя досужим домыслом виденное наяву.
Просматривая хронику константинопольского вояжа, вряд ли уместно винить Ибн Баттуту в том, что в ней немало исторических неточностей, путаницы, неувязок, над которыми по сей день ломают головы ученые-арабисты.
Многого Ибн Баттута не понял и не мог понять.
Византийская история находилась за пределами его кругозора, и, отмечая третьестепенное, внешнее, случайное, он не схватывал той невидимой нити, что связывала, казалось бы, разрозненные события в один драматический клубок. Причинно-следственный механизм византийской политической жизни был ему неведом, как, впрочем, неведомо было и многое другое, важное, но тем не менее так и оставшееся на периферии памяти по причине незнания языка, а отсюда невозможности ориентироваться в хитросплетениях обстоятельств, которые могли показаться ему случайными.
Императора Андроника III Ибн Баттута называет Такфуром, сыном Джирджиса, ошибочно принимая титул за имя собственное. Между тем слово «такфур» широко ходило в средневековых мусульманских хрониках для обозначения византийского василевса и некоторых других христианских правителей. Произошло оно от армянского слова tahkavor или, возможно, от средне-персидского takahara, что означает «король». К тому же Андроник III не был сыном Джирджиса, или Георгия, постригшегося, по словам Ибн Баттуты, в монахи и доживавшего свой век в одном из монастырей Константинополя. Отцом Андроника был император Михаил VIII Палеолог, и речь здесь скорее всего идет о деде, который а склоне лет действительно удалился в монастырь, акт это общеизвестный, с той существенной поправкой, что звали деда не Георгий, а так же, как и внука, Андроник. В своей книге Ибн Баттута подробно описывает встречу с экс-императором и беседу, во время которой монашествующий василевс расспрашивал его о посещении Иерусалима. Но вот ведь беда — все без исключения византийские источники утверждают, что, удалившись от мирских дел и приняв в монашестве имя Антоний, император Андроник II мирно почил в бозе 13 февраля 1332 года, то есть за два года до появления Ибн Баттуты в Константинополе. Вместе с тем встреча в монастыре описана Ибн Баттутой столь живо и увлекательно, что сомневаться в ее достоверности почти не приходится.
Как же тогда объяснить явную неувязку?
Некоторые арабисты считают, что Ибн Баттута действительно встречался в Константинополе с одним из представителей высшей церковной иерархии. Вполне возможно, что его звали Георгием, или по-арабски Джирджисом. В те дни в народе еще свежа была память об удалившемся в монастырь монархе. Ибн Баттута, безусловно, слышал о нем и в своих воспоминаниях смешал два разнородных факта, свел два лица в одно, представив встреченного им монаха Георгия легендарным императором. «Коллекционирование» сильных мира сего, как уже отмечалось, было слабостью Ибн Баттуты, и тут он, по-видимому, не удержался от невольного подлога, чтобы лишний раз подчеркнуть читателю, какой значительной фигурой он был в своих путешествиях.
Другая неувязка возникает в связи с отсутствием в официальной генеалогии Палеологов каких-либо упоминаний о дочери Андроника III, выданной замуж за Узбек-хана. Ничего не сообщают об этом и византийские хроники. Известно, что Андроник III был женат дважды. Его первая жена, Ирина Брауншвейгская, умерла за несколько месяцев до коронования, не оставив детей; вторая, Анна Савойская, увенчанная императорской диадемой лишь в октябре 1326 года, родила Андронику трех наследников: Иоанна, Михаила и Марию. Других дочерей у нее не было. Само собой разумеется, что к 1334 году она никак не могла иметь взрослых детей.
Долгое время проблема считалась неразрешимой, пока в 1957 году не была опубликована переписка византийских монахов Григория Акиндима и Давида Дискурата. В одной из эпистол Григория Акиндима, датирование 1341 годом, есть такие слова: «…дочь нашего императора, вышедшая замуж за правителя варваров (так византийцы называли золотоордынского хана. — И.Т.), написала в Константинополь, что эти варвары готовятся к нападению на Данубе и Фракийские провинции…»
Сообщение Григория Акиндима поставило все на свои места. Известно, что до середины X века византийцы отказывались выдавать дочерей императора замуж за государей иных стран. Они считали, что это принижает авторитет константинопольской короны. Первый случай брака порфирородной принцессы с «варваром» имел место в 989 году, когда Анна, дочь императора Романа II, была выдана замуж за русского князя Владимира. В дальнейшем такие случаи участились, но при византийском дворе сложилась своеобразная традиция давать в жены иноземным и в особенности мусульманским монархам незаконнорожденных дочерей василевса. Положение здесь облегчалось тем, что с точки зрения ислама внебрачное происхождение не несло в себе ничего предосудительного. Большинство мусульманских правителей были сыновьями наложниц.
В том, что у Андроника III вполне могла быть внебрачная дочь, да и не одна, сомневаться не приходится. Умный, по-своему одаренный Андроник III с молодых лет снискал себе репутацию весельчака и повесы, буйного прожигателя жизни, страстного поклонника слабого пола. Беззаботный и легкомысленный, он, по словам одного византиниста, «бредил лишь собаками, лошадьми и женщинами», тратя на любимые развлечения бешеные деньги.
Скандальные приключения наследника престола, напоминавшие худшие выходки Цезаря Борджиа, всерьез тревожили его деда Андроника II. «Если из этого молодца, — говорил он приближенным, — выйдет что-нибудь путное, пусть меня побьют камнями, а после моей смерти пусть выкопают мое тело, чтобы бросить труп в огонь».
Упреки деда задевали за живое, но юный Андроник оставался верен себе. Однажды он узнал, что ему изменяет любовница, и, недолго думая, устроил на дороге, по которой должен был проходить его соперник, вооруженную засаду. По нелепой случайности именно этим путем, звращдясь во дворец, пошел его родной брат Мануил. Приняв его за ожидаемого ими человека, заговорщики ели ему несколько ножевых ран, от которых он скончался. Потрясенный братоубийством отец Андроника Михаил слег с тяжелым нервным расстройством и вскоре умер; дед пришел в бешенство, не зная, что предпринять для обуздания зарвавшегося внука. Между дедом и внуком возникла глухая, непримиримая вражда, которая постепенно переросла в кровавую усобицу, окончившуюся в 1328 году победой Андроника III и уходом низложенного императора в монастырь.
При Палеологах Византия переживала свой закат. С Востока одряхлевшую империю теснили турки-османы. С каждым годом Византия теряла земли в Анатолии, сжималась и усыхала, как шагреневая кожа. Продолжавшаяся несколько лет война двух Андроников окончательно обескровила страну. В 20-х годах XIV века османы усилили свое давление и, захватив в Малой Азии крупнейшие византийские города Бруссу, Никею и Никомидию, вплотную подошли к берегу Мраморного моря.