Ибн Баттута и его спутники достались братьям из цеха точильщиков. Вопрос о жилье был, таким образом, решен, и в сопровождении своих новых товарищей путники отправились в обитель братства, находившуюся рядом, в подворье.
По дороге в обитель братья заходили чуть ли не в каждую лавку, закупая еду для дружеской трапезы. До ее начала оставалось еще несколько часов, и шейх ахиев предложил скоротать время в бане.
Раздевшись в мыльной и повязавшись белоснежным азаром, Ибн Баттута вошел в парную. Шейх ахиев не отставал от него ни на шаг. Чувствовалось, что прислуживать гостю, доставшемуся такой дорогой ценой, доставляет ему истинное удовольствие.
- На свадьбе спешат к зурне, а в бане - к курнё, - сказал он весело, откручивая кран с горячей водой. От курны - небольшого углубления для воды - полетели вверх мелкие горячие брызги.
Желая угодить гостям, ахии, натянувшие холщовые рукавички, работали на славу. С каменных топчанов, едва различимых в густом пару, доносились вздохи, вскрики, взвизги, блаженное покряхтыванье.
Ибн Баттута лежал на скользком топчане, положив подбородок на скрещенные перед собой руки. Сердце стучало ровно и уверенно, сладкая истома разливалась по телу, изнуренному долгой верховой ездой. Все складывалось как нельзя лучше. В свои двадцать девять лет танжерский шейх получил титул трижды хаджи, прошел полмира, снискал почет и уважение окружающих. Увидел бы отец, как встречали его сильные мира сего в Мекке и Дамаске, Басре и Багдаде, как беседовали с ним на равных в прохладном полумраке мечетей те, чьей мудрости и учености дивится весь мусульманский мир!
Знают ли в Танжере о его подвижничестве? Об иджа-зах с именами светил, приятно похрустывающих в дорожной торбе? О заветных свитках самаркандской бумаги, которой доверены самые острые впечатления долгого пути?
Ностальгия неизменно охватывала Ибн Баттуту в минуты покоя и размышлений, когда, подводя итоги содеянному, он невольно обращался в мыслях к отчему дому, остро досадуя на то, что близкие не могут разделить его радостей и волнений, восторгов и тревог…
- Сначала еда, потом слова, - прервал его раздумья веселый грудной голос шейха ахиев. - Братья сообщают, что ждут к трапезе.
Выходили из бани разгоряченные, счастливые, с шутками и смехом. Ахии заранее приготовили кувшины с розовой водой и окропили ею своих гостей с такой щедростью, что Ибн Баттута и его приятели по дороге в обитель благоухали, как султанский цветник.
Утром в дверь постучался городской проповедник Ала ад-дин аль-Кастамуни и передал Ибн Баттуте приглашение от султана Инанч-бека. Во дворе обители топтались, лениво пощипывая утоптанную траву, не менее дюжины превосходных тавлинских лошадей - подарок султана. Весь день Ибн Баттута провел с Инанч-беком. В своих воспоминаниях он высоко оценил душевность, простоту и мягкость своего царственного собеседника. Впрочем, возможно, Инанч-бек подкупил магрибинского шейха не только любезным приемом и мягкостью речей, но и богатыми дарами: в тот же вечер он послал к Ибн Баттуте своего наследника Мурада с мешочком серебряных дирхемов сельджукской чеканки. К тому же, не желая отставать от отца, юный Мурад подарил иноземным гостям десяток холеных коней. На этот раз чистокровных костамунийских.
Все это, разумеется, не могло не способствовать приподнятому настроению, не покидавшему Ибн Баттуту на протяжении всего его пребывания в Ладике. Тем более что рамадан близился к концу, и город лихорадочно готовился к празднику - малому байраму.
Праздник удался на славу. С утра у соборной мечети собрались несметные толпы людей. Инанч-бек явился на площадь в сопровождении гвардии, под грохот литавр и барабанов. Ахии различных ремесленных цехов, нарядные, с тяжелыми кинжалами за бархатными кушаками, стояли на другой стороне площади. У каждого цеха свои знамена, свои барабанщики и зурначи, которые, кичась друг перед другом своим искусством, наполнили город таким немыслимым гвалтом, что голуби, сорвавшись с перил минарета, испуганно порхнули в сторону городской стены.
Особенно блаженствовали попрошайки и бродяги. Еще с рассвета они двинулись на городское кладбище, где, привязанные к деревьям, жалобно блеяли жертвенные бараны. Здесь ахии проворно закалывали баранов и коров, ловко разделывали их, варили жирную похлебку сача, которая вместе с горячими лавашами раздавалась голытьбе. К вечеру разномастная толпа сгрудилась у ворот султанского дворца: Инанч-бек устраивал грандиозное пиршество, куда приглашались все, кто способен был работать челюстями.
Пир у Инанч-бека поразил воображение Ибн Баттуты. Огромный, устланный ширазскими коврами зал был залит огнями десятков свечей, вставленных в изящные серебряные подсвечники. Два стола, поставленные вдоль стен, ломились от самых изысканных яств, в центре возвышался деревянный помост - садр, на котором стоял стол поменьше для султана и его ближайшего окружения. За спиной султана застыли в отрешенных суровых позах дворцовые рынды, вооруженные наборными дамасскими луками, массивными молотами и щитами с золотым кружком посередине. Эмир дворца, почтительно раскланиваясь, рассаживал гостей, каждого на отведенное ему место в соответствии с его рангом и положением.
Стол, что накрыт по правую руку от султана, сервирован фарфором, золотом и серебром. На огромных подносах в экзотических соусах томились куски баранины, куры, голуби, куропатки. Светловолосые юноши - огланы в блестящих одеждах и золототканых скуфьях на византийский манер, мягко ступая по пушистым коврам в туфлях с загнутыми кверху носами, разносили холодную родниковую воду и душистый шербет. Этот стол - для почетных гостей: богословов, судей, шейхов ремесленных братств.
Стол, что слева от султана, был накрыт попроще. За ним, спрятав босые ноги под лавки, сидела городская беднота: подмастерья, извозчики, погонщики верблюдов, убогие калеки, проводящие все свое время на ступеньках мечетей, и просто заезжие прощелыги, не преминувшие в праздничный день набить утробу за чужой счет.
Направо от входа в зал расположились музыканты и певцы - озаны со своими тамбурами. На коленях у музыкантов литавры, трубы-нафиры, лютни, зурны. Прислоненная к стене, до времени безмолвна огромная арфа. Нечто подобное Ибн Баттуте предстоит увидеть в Константинополе, во дворце василевса, но сегодня он тщетно пытается скрыть свое восхищение: такого не приходилось ему видеть в лучших домах Каира и Багдада.
…Длинен и замысловат малоазиатский маршрут Ибн Ваттуты. Десятки городов и деревень исходил он своими ногами, от Эрзерума на востоке до Измира на западе, от Антальи на юге до Синода на севере.
Особо запомнилась Конья, античный Иконион, блестящая столица сельджукских султанов вплоть до падения их династии в 1307 году, когда город захватил суровый Бадр ад-дин Махмуд из могущественного туркменского клана Караман-оглу.
«Обойди весь свет, но посети также Конью». Эту тюркскую поговорку Ибн Баттута слышал от разных людей в караван-сараях на пути из Миласа в Конью.
Конийская равнина, выжженная беспощадным июльским солнцем, изрезана глубокими балками, на покатых холмах поблескивают осколки острых скал. Вдали золотятся налившиеся тяжелыми колосьями поля, и рядом отбрасывают на рыжую землю прямоугольные тени безжизненные саманные хижины.
Ближе к Конье бесконечные луга, пастбища, сады, саманные хижины образуют деревни с невысокими минаретами маленьких молелен и навесами открытых рынков.
Конья расположена у подножия холмов, с которых, весело журча, сбегают вниз ручейки холодной родниковой воды. Часть воды поступает в город, избыток наполняет глубокие рвы, окаймляющие городские стены. Сто восемьдесят квадратных башен с бойницами оседлали каменную стену, между башнями зодчие точно выдержали дистанцию в сорок шагов.
Чего только не увидишь на крепостной стене! Беспорядочно вделаны в нее саркофаг с изображениями из жизни Ахилла, христианские каменные надгробья, обломки плит с надписями византийских времен. Все, что осело в этих местах от предыдущих эпох, сгодилось при строительстве, все пошло в ход: и алтари из языческих храмов, и тяжелые генуэзские кресты, и даже изваяния римского орла и арабского льва.