В XIV веке византийское искусство постепенно утрачивает свой абстрактный характер, возвращается к александрийской традиции, столь ценимой гуманистами той эпохи. Оно все больше наполняется живым содержанием, человеческой теплотой, неподдельным драматизмом. Особого расцвета достигает иконография, в которой успешно соперничают лучшие мастера нескольких параллельно существующих школ.
Ибн Баттута ничего не сообщает об этом. Блеск и роскошь Византии вызывают в нем ревнивую зависть. Жадно впитывая внешнее, он остается глух к ее внутреннему пульсу, бьющемуся учащенно, встревоженно, со сбоями и торопливыми всплесками, в мучительном предвосхищении трагической судьбы. Но Ибн Баттута не сочувствует и не сопереживает. Чужое остается чужим. На дворе ранняя осень, все чаще просыпается в душе тоска по иным просторам, по дальним странам, где звучит родная арабская речь и муэдзины, свешиваясь с минаретов, посылают в предрассветный сумрак гортанные страстные призывы к молитве…
Ибн Баттута пробыл в Константинополе один месяц и шесть дней.
* * *
Была поздняя осень. По ночам морозило. День занимался поздно, вяло; утренники стояли промозглые, серые; под копытами коней похрустывал, проламываясь, тонкий ледок на лужицах.
Ибн Баттута натянул на себя все теплые вещи. На привалах ходил, переваливаясь с боку на бок, пряча озябшие пальцы в рукавах шубы. В дороге он простудился, его знобило и ломало; черная густая борода серебрилась инеем, приходилось отряхивать ее, выковыривать колючие намерзи.
В ноябре на Волге начался ледостав. Когда караван подошел к Хаджи-Тархану, реки уже не было видно. Ее русло выдавали лишь склоны берегов, да кое-где чернели еще не схваченные льдом полыньи. Белая поверхность реки была сплошь исполосована тележными колеями - зимние караваны, покидая устье, один за другим следовали вверх, к Сараю.
Просыпаться приходилось рано, еще затемно, чтобы успеть нарубить лед и, наполнив им медные казанки, согреть воду для омовения перед молитвой. От раскрасневшихся лиц поднимался пар, смешивался с дымом костра. Временами налетал ветер, закручивая позёмки, горстями швырял снег в лицо. На привалах старались не задерживаться - всем не терпелось поскорее добраться до Сараев.
Сараев два. Старый и Новый. Если ехать вверх по Волге, до Старого три-четыре дня пути. До Нового, построенного во второй половине XIII века ханом Берке, чуть более недели.
Ибн Баттута прибыл в Новый Сарай восемнадцатого или девятнадцатого ноября и сразу же отправился в ханский дворец. Узбек-хан принял его приветливо, распорядился поставить на довольствие, подробно расспрашивал о Константинополе и василевсе, интересовался здоровьем жены.
К началу декабря установилась морозная солнечная погода. Простуда отпустила легко, незаметно, и в один из дней Ибн Баттута решился предпринять прогулку по городу. Вот что он писал о золотоордынской столице:
«Город Сарай - один из красивейших городов, достигший чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненной людьми, с красивыми базарами и широкими улицами. Однажды мы поехали верхом с одним из старейшин его, намереваясь объехать его кругом и узнать размеры его. Жили мы в одном конце его и выехали оттуда утром, а доехали до другого конца его только после полудня… И все это сплошной ряд домов, где нет ни пустопорожних мест, ни садов. В нем тринадцать мечетей для соборной службы. Кроме того, еще чрезвычайно много других мечетей. В нем живут разные народы, как-то: монголы… некоторые из них мусульмане; асы, которые мусульмане; кыпчаки, черкесы, русские и византийцы, которые христиане. Каждый народ живет в своем участке отдельно; там и базары их. Купцы же и чужеземцы из обоих Ираков, из Египта, Сирии и других мест живут в особом участке, где стена ограждает имущество купцов».
А вот что записал со слов арабских купцов, побывавших в Золотой Орде, известный ученый XIV века аль-Омари:
«Город Сарай построен Берке-ханом на берегу Итиля (Волги. - И.Т.). Он лежит на солончаковой земле без всяких стен. Место пребывания там - большой дворец, на верхушке которого находится золотое новолуние. Дворец окружают стены, башни да дома, в которых живуч эмиры его. В этом дворце их зимние помещения. Это река (Итиль), размером в Нил, взятый три раза и да»е больше, по ней плавают большие суда и ездят к русским и славянам. Начало этой реки также в земле славян. Он (то есть Сарай) город великий, заключающий в себе рынки, бани и заведения благочестия, места, куда направляются товары. Посередине его находится пруд, вода в котором проведена из этой реки. Вода его употребляется только на работы, а для питья их вода берется из реки: ее черпают для них (жителей) глиняными кувшинами, которые ставятся рядом на телеги, отвозятся в город и там продаются».
В Сарае Ибн Баттута задержался на три недели. Несколько раз он порывался уехать с попутными караванами, но Узбек-хан не велел ему пускаться в путь. Пришлось ждать, надеясь на перемену в настроении государя.
Это произошло с наступлением холодов.
10 декабря 1334 года, присоединившись к хорезмскому каравану, Ибн Баттута покинул Сарай.
Глава третья
«Если бы верблюд знал, что он горбат, то под ним подломились бы ноги», - в шутку говорят арабы.
Но верблюд не ведает о своем горбе и, видимо, поэтому невозмутимо проходит сотни фарсахов по песчаным пустыням, по разбитым копытами комковатым степным тропам, не просит воды, довольствуясь высохшей колючкой, а коли ее нет, то подолгу вовсе ничего не ест. Раскаленного песка он не боится: жар не достигает костей сквозь подушечки мозолей на пальцах, которые, разъезжаясь под тяжестью тела, не увязают и там, где человек проваливается по щиколотки.
Лишь по холоду, когда от сырой земли на лапах собирается влага, опытные погонщики кладут между пальцев верблюда кусочки войлока или шерсти, чтобы там не намерзали ледышки.
В постоялых дворах Сарайчика, что в десяти дневных переходах от Сарая, на берегу Улу-Су (Яика, или Урала), останавливаются караваны, чтобы пополнить запасы воды и фуража и перевести дух перед тридцатидневным переходом через пустыню. Захолустный степной городишко, да и только, но дальше не будет и такого, и поэтому всякий, кто хочет дойти до Хорезма без приключений, спешит на конский базар, где по четыре серебряных динара за голову уступает утомленных десятью переходами лошадей горластым барышникам, съехавшимся сюда, чтобы за бесценок скупить четвероногий товар, приобретенный, возможно, у них же на сарайском базаре пару недель назад.
Лошадей меняют на верблюдов, запрягают ими тяжелые двухосные арбы. Перед выходом на верблюжьи бока поднимаются холодные кожаные мехи с речной водой, потуже затягиваются ремни, крепящие паланкины жен и невольниц. Из города уходят по настилу, что покачивается на выставленных длинным рядом лодках и как две капли воды похож на знаменитый багдадский лодочный мост. Без такой переправы здесь не обойтись: ни один караван, двигающийся с востока или севера в Среднюю Азию, не минует Сарайчика, где хоть на день, а придется сделать привал.
Издревле Запад с Востоком связывали два традиционных торговых пути. Один, с Ближнего Востока в Центральную Азию, пролегал через Нишапур, Мерв, Бухару, Самарканд и Бинкет. Постепенно он перестал быть только транзитным, так как выросшие на нем ремесленные города стали производить товары, успешно соперничавшие с привозными. Вторая торговая артерия вела с Поволжья в Мавёраннахр и Иран через Хорезм, превратившийся в XI-XII веках в крупнейший пункт мировой транзитной торговли. Огромные киссарии Ургенча ломились от обилия северных товаров - мехов, воска, рыбьего клея, мечей и кольчуг. Кочевники доставляли на хорезмские рынки охотничьих соколов, баранов и коров. Кое-что раскупалось тут же, в Ургенче, но в основном товары перепродавались оптовым торговцам, снаряжавшим богатые караваны на юг, в Индию и Хорасан.