«Все. Я погиб», — похолодел эмир. И вызвал Бурханиддина.
Велел завтра же устроить казнь. «В обшей суматохе я и сбегу».
Оставшись один, тяжело, опустился на колени и и искренне, со слезами на глазах, читать Коран.
Бурханиддин-махдум разослал, глашатаев по всем улицам.
Завтра казнь!
Когда ехал домой, ударил ему в спину стих:
И еще один — про отца Бурханиддина. Тот тоже был главным судьей, а сменил его Бако-ходжа, который поднимал эмира на войлоке. Отец Бурханиддина плохо видел, а Бако-ходжа плохо слышал. И потому народ сочинил такой стих:
«Когда ругают тебя — это еще не беда, — подумал Бурханиддин. — Но когда ругают тебя через твоего отца… считан, ты выброшен из жизни».
Бурханиддин был редчайшего ума человек. И обладал благородными качествами души, когда дело не касалось службы. В присутствии же эмира он тотчас из благородного человека превращался в благородную собаку. Бурханиддин сострадал народу, но так ничего за всю свою жизнь и не сделал для него. А тут еще участие этом фарсе…
Не ускорив шага, не опустив головы, под градом насмешек он доехал до дома, осторожно притворил дверь и вдруг упал на чистую, обрызганную водой, выложенную плитами — дорожку, ведущую в ухоженный, наполненный розами сад. Упал, потому что увидел… разрушенным свой дом, а себя — мертвым на развалинах его.
Комок черноты сжал горло.
Муса-ходжа ходил несколько раз по потайному ходу к Али, но, как ни — уговаривал его бежать, слышал в ответ отказ. Вернувшись к себе, лег на пол и больше не поднимался. Теперь для него существовали только звуки. По звукам он ждал той минуты, когда оборвется жизнь Али — милого, отмеченного Роком, Искренностью Я Благородством крестьянина, ставшего ему дороже сына.
«Ученые видят два выхода из жизни и смерти, — вспоминает Али слова Ибн Сины, — добровольный и естественный».
… Али лежит с закрытыми глазами в грязи, в канахане, стучится мыслью то к Ибн Сине, то к Беруни, — прощается с ними.
Вот 75-летний Беруни. Али видит, как он плачет над трактатом «Об освобождении от страха смерти», написанным другом его души — Ибн Синой, умершим десять лет и назад, Беруни одинок. Мужественно ждет конца. Думает о и тех, кто придет после него. «Господи! — молит он бога. — Заставь невежд вкусить позор в сей жизни, ниспошли им откровение об их обольщении, чтобы новым Ибн Синам, новым Беруни жилось легче».
Улыбнулся, вспомнив свое имя, — Абу Райхан… Рай-хан — растение, чей запах разносится далеко по землею. Как бы он хотел, чтобы и его учение разнеслось далеко и по миру и долго бы держалось в нем! Чтобы сдружило оно народы, сделало их братьями одной семьи.
Беруни много сделал для этого. Написал книгу об Индии в то время, когда Махмуд топтал и жег ее. «Мусульманин написал о неверных! — взорвалась бомбой новость в мусульманском мире. — Проклятие ему!»
До Ибн Сины дошли эти разговоры в 1030 году, — когда Беруни только что закончил книгу: пленник Махмуда, гордый своей нищетой и свободой, презрев все победы султана за рекой Инд, написал о неверных, в ПОДЛИННИКЕ прочитав священные и научные индийские книги, с УВАЖЕНИЕМ, разобравшись в запутанной их древней культуре, с ЛЮБОВЬЮ представив ее миру… Какой ужас! Индийцы даже дали ему прозвище — «Безбрежный океан знаний». Будь трижды проклят, Беруни!
«Откуда он взял силы для такого подвига? — спросил себя Али. — Ведь Беруни начал писать „Индию“, когда ему было 44 года, И писал 13 лет…»
Источником сил была мысль: «Все мы — одна семья». Она превращала в преступление семнадцать победоносных походов Махмуда в Индию, и все другие грабительские походы других царей, которые были, есть и будут Она ломала тысячелетние формы взаимоотношений между народами, освященные религиями и властью, — взаимоотношениями агрессии, лжи и отчуждения.
В то время, когда все тюркское и иранское противопоставлялось индийскому, как высшее — низшему, Беруни смело заявил:
— «Ригведы» — самая древняя часть индийских священных «Вед»[231], СХОЖА с нашей зороастрийской «Авестой» (!) — древней книгой тюркских и иранских народов… Переварите-ка этот факт! В индийских «Ведах», — провозгласил на весь мусульманский мир Беруни, — лучше всего зафиксирована…. зороастрийская эпоха, философия и жизненный уклад! Доказательства? Пожалуйста! Одинаковые слова в «Авесте» и «Ведах». АП — вода, ВАТА — ветер, ТАНУ — тело, ПИТАР — отец, ДВА — два, ЧАТВАР — четыре, ДАСА — десять, САТА — сто и др[232].