«Два друга — Нин и Синь — пололи в огороде овощи и наткнулась на золотую пластинку. Нин продолжал мотыжить, словно это была черепица или булыжник. Синь подобрал пластинку с земли и отшвырнул ее сторону.
В другой раз они сидели рядом на циновках и читали, когда мимо их дома проехал сановник. Нин продолжал читать как ни в чем не бывало, а Синь оторвался от книги и пошел взглянуть на процессию. Когда Синь вернулся, Нин отодвинул в сторону свою циновку, сев подальше и сказал: „Вы мне больше не друг“.»
— Так и сказал?! — удавался Али. — Так в сказал. То, что Ибн Сина и Беруни молчали, — я подчеркиваю — молчали. После ссоры — это не что иное, как объяснение в дружбе, — великой, молчаливой дружбе. Злопамятна посредственность… Ибн Сине же и Беруни легче было переносить трагедию жизни, одиночество, зная, что где-то есть душа, которая плачет от того же, от чего и ты плачешь, которая так же, как и ты, может остановить свой взгляд на упавших в книгу лепестках цветущей сливы и отвернуться от золота, рассыпанного перед тобой царской рукой. Дружба это когда одна душа живет другой душою. Никто не скажет, что душа Ибн Сины не уважала душу Беруни, хотя умы их и спорили…
А в мире, в обыкновенном мире, продолжается игра — Махмуд свергает с престола в Газне брата, которому Сабук-тегин завещал трон, и начинает требовать у Мансура возвращения ему Хорасана и должности главного военачальника, отданной Бёг-тузуну. Отвергнув предложенные взамен города, Махмуд прогоняет Бёг-тузуна из Хорасана и встает мощным войском перед Мансуром.
Старик Фаик я юноша Мансур двигаются навстречу Махмуду в Серахс, а с другой стороны приближается их союзник к Бёг-тузун.
Мансур не хочет войны. Он все еще надеется помирить трех волков — Фаика, Махмуда и Бёг-тузуна. Тянет время, не начинает бой. Фаик и Бёг-тузун переглядываются: в сговоре он с Махмудом, что ли?
Метет холодный февральский ветер, пригибает редкие желтые былинки, бьется в ноги уставших коней. Кутается эмир и меховой халат, оглядывает степь. На другом конце ее, откуда должен появиться Махмуд, — небо, черное от птиц. «Почему они поднялись? Знают, что будет бой?» Мансуру кажется — это не птицы, а черные дела его рода. И только начнется бои, птицы опустятся и него и забьют крыльями. Мансур отвернулся от птиц в вдруг увидел газель, бегущую по склону горы. Сквозь колкий ледяной снег, внезапно посыпавшийся, она бежала повторяя все изгибы горы. Засмотрелся эмир, а Фаик тронул его сзади костлявой рукой.
— Пора, пора идти на Махмуда!
— Подожди, — тихо говорит эмир. — Не спугни… — и показывает на газель.
Фаик и Бёг-тузун переглядываются. Бёг-тузун зло сплевывает, на щеках его играют желваки.
Газель исчезла о ущелье.
— Отложим на завтра бой, — вяло и скучно говорит Мансур, запахивая халат и трогая с места коня.
— Почему на завтра? — улыбается Фаик.
Мансур ежится и молчит. Бёг-тузун ударил камчой коня и сорвался с места. Фаик закусил травинку, улыбнулся. Единственный его живой глаз стал наливаться кровью.
…Последним, что увидел Мансур, когда вырвав голову из рук Фаика и Бёг-тузуна, зажавших его между ног, был мальчик, писающий у палатки, — наверное, сын какого-нибудь воина, выскочивший по нужде. Мальчик видел, как Фаик и Бёг-тузун вонзили ножи в глаза Мансура. Мальчик и эмир вскрикнули одновременно. Эмир снова вырвался и посмотрел в ту сторону, где только что стоял мальчик. Но кругом было лишь красное небо и множество черных птиц, бесшумно дырявивших кровавую даль…
Ибн Сина объяснял ученикам третью фигуру из «Начал» Евклида, когда по улице провезли ослепленного Мансура. Вышел с учениками к трагической процессии. Увидел Фаика на коне. Рядом он вел белого коня эмира, будто обрызганного кровью, — так светились на атласной коже рубины. Фаик поклонился Ибн Сине. Ибн Сина коротко на него взглянул и вдруг увидел череп, внезапно проступивший сквозь живое одноглазое лицо. «О боги! Возьмите меня из жизни, чтобы не творил я зло…» — молнией пробила душу Хусейна молитва Кай-Хосрова.
Махмуд послал халифу Кадиру письмо в Багдад, в котором объяснил свои действия: «Саманиды, мол, не при знавали тебя, и потому я пошел на них войной». Халиф Жаловал ему грамоту на наследование державы Саманидов. «Солнце Махмуда затмило звезды Самана», — сказал об этом эпохальном событии поэт Хамадана.
Фаик долго смеялся, узнав о дипломе халифа Махмуду на владение Саманидской державой. Обезьяна всю жизнь доставала из костра орех, а достала — пришел Махмуд и взял его себе. Потом Фаик сделался мрачным и целыми днями ходил по дворцу: из одной комнаты и другую, с одного этажа на другой, из тайного подвала и тронный зал. На него то и дело натыкались, но он никого не видел. Ходил быстрыми маленькими шажками, деловито глядя себе под Ноги, словно что-то искал. А как-то утром подошел и трону, стал мочиться и него, рассмеялся и умер.