Л. САЛДАДЗЕ
Ибн Сина (АВИЦЕННА)
СТРАНИЦЫ ВЕЛИКОЙ ЖИЗНИ
Как настраивается оркестр…
Абу Али — отец Али. Это кунья то, что ставится на мусульманском Востоке перед именем. Если оно сходно с именами сыновей халифа Али — Хусайном и Хасаном, то куньей будет Абу Али.
Хусайн — имя собственное.
Ибн Абдуллах — сын Абдуллаха.
Ибн Али ибн Хасан — имена деда, прадеда.
Ибн Сина — псевдоним.
Абу Али Хусайн ибн Абдуллах Ибн Али ибн Хасан ибн Сина — герой нашей книги.
В Европе его зовут АВИЦЕННОЙ. И еще — Князем философов. На Востоке — Аш-Шайхом — ар-Рансом.
Друзья называли интимно, по кунье — АБУ АЛИ, или БУ АЛИ.
Родители — Хусайном.
Ученики — Шейхом.
Все остальные — Ибн Синой.
Ибн Сина — это «незримый очаг подземного огня, питающий целую цепь огнедышащих вершин». (Е. Бертельс, ХХ в.)
Ибн Сина — еретик, продавший душу дьяволу, «бумагомаратель». (Авензоар и другие враги. Ибн Сины, его современники, ХI в.)
Ибн Сина — гений, пророк, «первый ум человечества». (А. Гуашон, ХХ в.)
Ибн Сина — переписчик чужих книг, «простой комментатор Аристотеля». (Гегель, ХIХ в.)
Ибн Сина… «Лучше быть неправым, поддерживая Авиценну, чем правым, поддерживая других». (Микельанджело, XVI в.)
Ибн Сина — «носитель особой таинственной духовности. Недаром его боятся и сегодня». (Гейер, ХХ в.)
Да но было вообще никакого Ибн Сины! Миф это! Собирательный образ восточного философа! (Есть и такое мнение,) Девяностолетний крестьянин с гор, мой дед:
— Авиценна?.. Ну как тебе объяснить? Вот наш грузинский дом. На столбах стоит. Столбы — это Авиценна, Толстой. Шота Руставели… Дом — все мы, человечество. Разрушится столб, кто его снова поставит? Именно этот столб?.. Все равно не так сказал! — вздохнул, махнул рукой и замолчал. И вот когда он молчал и смотрел на меня, я поняла: он знает, кто такой Ибн Сина.
Молчание… если б я могла рассказать об Ибн Сине молчанием!
В молчании свои скорости, свой свет, своп связи, своя откровения. Все прожитые жизни, моменты поколений, сколы мировой истории с застывшими на них отблесками кровавых и огненных катастроф только в молчании и связываются за доли секунд в единый духовный план. И тогда начинает просвечивать сквозь бессмысленный калейдоскоп хаоса и праха вечность. Но только станешь говорить, все исчезает. «Шумно бегут ручьи, море — безмолвствует…»
Молчанием умеют говорить человек, искусство, природа. Рука, которую Александр Македонский просил но время своих похорон высвободить из-под надгробного покрывала, чтобы волочилась она, пустая, по земле, ничего не могущая взять с собой в могилу… Не молчанием ли кричал он — завоеватель половины мира — о понятой им правде?
Не молчанием ли и всем видом своим отвечает измученный, залитый кровью Христос в терновом венце на вопрос Понтия Пилата «Что есть Истина?»[1]. Ведь Истина он сам и есть.
Не молчанием ли, соединенным с красотой, вырывает нас из суеты и соединяет с вечностью Природа?
Ибн Сина — это Молчание…
Чтобы познать его, надо пройти через трудный дом тысячелетий. Надо познать тайну зеленого дерева в пустыне, перед которым извечно опускается на колени житель песков, истомленный однообразием и пустотою вяло текущей жизни, — говорили современники Ибн Сины. Называя дерево богом, кочевник размазывает по лицу редкостные, оседающие прямо в сердце прохладные капли росы, обретая согласие с миром и с самим собой. Да же когда становится он жителем городов и добровольно отдает себя сладостному заточению в культуру, поклоняясь богам, задавленным каменными молитвами церквей, он все равно тоскует о том чистом зеленом дереве… Светлый облик природы, осененный терпением, проповедь неба, выправляющая с материнской добротой загубленную жизнь, — это Ибн Сина, Рассказать о нем в рамках одной его личной судьбы — все равно что рассказать об одном листочке дерева. Корень бессмертия — в непрерывности времен. Только тогда одна человеческая судьба становится отблеском судьбы человечества. История — кольца на срезе дерева. Прочитать их — все равно, что прочитать пророчество, состоявшееся уже в мире. Ибн Сина, Данте, Беруни, Леонардо да Винчи, Омар Хайям, Коперник, Улугбек… — все это знаки победы человечества над роковым огнем забвения. Клочья этого огня падают на лучших, словно небо торопится испепелить тех, с кем история слишком широко шагает. Те же, кто выжил, имеют трагическую судьбу.