— Входите все в покорность и не следуйте По стопам Ибн Сины, ибо только я — ваша слава!
Народ молча смотрел в глаза эмиру.
Алим-хан огляделся. Стоит он в бедном дворе. Развалившаяся глиняная хибара, куча сухих листьев и навоза вместо дров, худая коза рядом с собакой, старый с кожаными ведрами чигирь поднимает воду из арыка на жал кий клочок земли, засеянный лишь наполовину. Старуха с откинутой паранджой перетирает на жернове Зерно, Две женщины сбивают масло, группа девушек обрабатывает хлопок…
— Это дом Али, — сказал ювелир Усто А’ло, подходя с поклоном к эмиру. — Это его мать, — он показал на старуху. — Женщины — соседи, крестьянки. Наполовину Засеянное поле — то поле, мимо которого вы ехали в ту злополучную ночь. Помните? Мать Али приглашает вас в дом.
Эмир растерялся. Краешками глаз огляделся. Телохранители сзади. Справа — Бурханиддин-махдум, слева — Гийас-махдум. Откуда он появился?! Чуть поодаль— сарбазы. С ружьями. Английскими… Все на месте.
— Кстати, музыка, которую вы только что слышали, — Музыка Ибн Сины, — сказал эмиру Муса-ходжа. — А этот инструмент, — старик поднял гиджак, — изобрел Фараби, усовершенствовал Ибн Сина.
— Виноград, — сказал белобородый старик, снимая гроздь с лозы, — Хусайни называется, по имени Ибн Сины. Он его вывел. Отведайте! — И старик, обмыв кисть водой, протянул ее эмиру с низким поклоном.
— А вот и механика Ибн Сины, — сказал другой старик, показывая на механические приспособления, с помощью которых женщины взбивали масло, очищали хлопок, мололи зерно. — А вот и чигирь… Знаменитый чигирь, что поднимает воду из арыка на наши поля. Видите, колесо с висящими на нем кожаными ведрами. Крутятся оно, опускаются ведра в воду, наполняются ею, поднимаются, Полные, Я выплескиваются В арык, что идет уже но Нолю. Пустые ведра снова опускаются в воду. Это тоже подарил нам Ибн Сина[183]. Так он учил нас поднимать воду из обмелевшей реки. Вот что он вам дал на вечные времена. Вот какую механику!
И философию свою для нас, неграмотных, стихами изложил. Про эманацию, например:
И «Канон» для нас в стихи переложил.
Все старики взмахнули вдруг черными кошмами и опустили их на землю, склонившись перед эмиром. «Черные кошмы!» — вздрогнул эмир. — Уж не ожили ли это те двести чиракчинцев, убитые моим отцом тайно в Арке?! Нет, здесь не двести, здесь тысячи крестьян!»
— Вот дорожка, — сказали крестьяне, показывая на черные кошмы. — Сойдите с коня. Видите, идет к вам мать Али. Преломите ее хлеб, замешанный на надежде, испеченный в гневе, освященный страданиями. Хлеб Али, которого вы хотите завтра казнить от злости, что не можете казнить Ибн Сину!..
Эмир хлестнул изо всех сил коня и помчался прочь.
XIII «Если философ пишет серым по серому, значит, форма жизни состарилась»[185]
Один умный благородный советник впал в немилость. Как вернуть расположение власти? Чем утешить душу?
— Раб! Будь готов к моим услугам.
— Да, господин мой! Да.
— Позаботься! Приведи мне колесницу. Ко двору я хочу вестись на колеснице.
— Дай нестись колеснице, господин мой! Дай нестись. Царь даст тебе сокровища, и они будут твои. Он простит — тебя.
— О, раб! Я ко двору не хочу нестись на колеснице.
— Не дай нестись колеснице, господин мой, не дай нестись. В место недоступное он пошлет тебя. В страну, которой ты не знаешь, он велит унести тебя. И днем и ночью он даст тебе видеть горе…
— Раб! Будь готов к моим услугам.
— Да, господин мой! Да, — Позаботься! Приготовь мне воду для моих рук. Дай мне ее. Я хочу принести жертву богу моему.
— Принеси, господин мой! Принеси. У человека, который приносит жертву богу, радостно сердце.
— О, раб! Я жертву богу моему не хочу принести.
— Не приноси, господин мой! Не принося. Разве ты думаешь, что научишь бога ходить за тобой, подобно собаке?